А завтра была война: Концерт отменили из-за бомбежки

Галина Трофимовна Осташевская, заслуженная артистка Украины рассказала ОДЕССИТУ, каким запомнился ей первый день войны.

1.

Ночью она практически не спала – волновалась, ведь с утра все танцевальным коллективом они едут в Кишинев. Для девочки, которой вот-вот исполнится пятнадцать лет, выступление на столичной сцене было событием чрезвычайным. Она прокручивала в голове танцевальные па, представляя, как будет смотреться из зрительного зала; вспоминала, ничего ли не забыла, ведь утром ей будет уже не до сборов: из Тирасполя онм выезжали спозаранку.

Первым делом их должны были завести в гостиницу. Там они оставят вещи, а уж потом отправятся на репетицию.

Тирасполь считался одним из самых больших и красивых после столицы, городов Молдавии, но все равно Кишинев поразил воображение девушки. И, засыпая в гостинице она уже думала не о выступлении, а о том, что через какое-то время обязательно вернется сюда вновь, чтобы сначала учиться, в уж потом работать в театре.

Под утро ее разбудил взволнованный крик их руководителя:

• Быстрее, быстрее поднимайтесь!

Он бегал по коридору, стучал в двери гостиничных номеров:

• Поднимайтесь! Бомбежка! Началась война.

Галя еще до того, как испугаться, с досадой подумала: «А как же концерт! А как же мое выступление!» - у нее было ощущение, словно ее обманули.

Но, увидев испуганное, бледное и какое-то вдруг постаревшее лицо руководителя, тоже испугалась – сработал эффект цепной реакции.

Подростки покидали в чемоданы, в сумки свои вещи и поспешили на улицу – они еще успевали на утренний поезд в Тирасполь.

2.

Дома, на перроне их встречали перепуганные, заплаканные родители. Они истерично тискали детей, обцеловывали их, приговаривая: «Живы! Слава Богу, живы!».

Галина мама суетилась вокруг дочери:

• Ты только не бойся! – уговаривала она то ли себя, то ли ее. – У нас на работе говорят, что все это ненадолго.

Галина мама работала модисткой в ателье при воинском гарнизоне. И если там говорили, что война не на долго, значит, так оно и было - уж там то знают наверняка! И Галя в этом ничуть не сомневалась. Мать на работе уважали – она была очень хорошим мастером, поэтому свободное в машине место предложили ни кому-нибудь, а именно ей – женщин и детей спешно вывозили подальше от прифронтовой территорией.

Уезжать приходилось в срочном порядке, поэтому мать попросила соседку доварить кастрюлю борща (ну и, разумеется, забрать его себе), который доходил на небольшой печи, построенной посреди двора; собрала три узелка с какими-то самыми необходимыми вещами – зачем много набирать, если через неделю все равно возвращаться? – один узелок для себя, другой для Гали, а третий для ее младшего братика.

Так налегке они и отправились в неизвестность. Но, проезжая мимо железнодорожного вокзала, мама передумала:

• Мы, наверное, поедим в Одессу к моей сестре, переждем там, пока все закончится…

3

По-хорошему, от Тирасполя до Одессы сорок минут езды. Они же ехали вечность: поезд то и дело останавливался. Немецкие самолеты налетали на него как воронье, опускались так низко, словно хотели приземлиться на крыше вагона. Это было так страшно – не передать! Пассажиры в ужасе разбегались, прячась в кустах прилегающей к железнодорожному полотну лесопосадки… Казалось, что до Одессы им не доехать уже никогда. Но наконец-то замелькали низкорослые кварталы городской окраины.

• Приехали! Слава Богу! – расплакалась мама и перекрестилась.

Галя не знала ее набожной. Поэтому именно этот жест произвел на нее впечатление, вызвав жалость к себе, к братику и к маме…

Она хотела сказать: «Вот, если бы папа был жив!», но осеклась, интуитивно понимая, что напоминание об отце еще больше расстроит маму.

У отца в паспорте, как клеймо, стояла печать о том, что он был раскулачен. Отец не имел права жить в городе, поэтому скитался по железнодорожным станциям, расположенным неподалеку от Тирасполя, соглашаясь на любую работу и время от времени, словно вор, тайком приезжал домой, повидаться с женой и детьми. Добром все это не закончилось: он заболел туберкулезом и высохший, замученный жизнью попал в одну из районных больниц. Мать поехала за ним, но в Тирасполь забрать не решилась – на работе ничего не знали о ее муже и она не могла рисковать, ведь на руках оставалось двое детей. Выход был только один – везти умирающего мужа в Одессу. Это было в сороковом. И вот, спустя год она вновь, уже с детьми, опять едет к сестре.

4.

Галя смутно припоминала, что район, в котором жила тетя Фрося назывался Слободкой. Дом у нее был получше, чем их развалюха в Тирасполе, но все равно, с царскими хоромами его сравнить было нельзя.

Словно читая ее мысли, мама, ни к кому не обращаясь, произнесла:

• Конечно, у тети Фроси нам будет тесновато. Но ничего, недельку она нас потерпит…

Но прошла неделя, вторая, а война и не собиралась заканчиваться. Немцы уже во всю бомбили Одессу.

В один из дней к тете Фроси пришел какой-то ее знакомый и сказал, что в районе Большого фонтана пустуют дачи и дома отдыха, что там тихо-тихо, словно и нет войны. Галина мама, не долго думая, собрала все те же три узелка и решила перебраться вместе с детьми туда. К ним присоединилась еще одна семья беженцев.

Они поселились в Доме отдыха и прожили там больше месяца, чувствуя себя, как на курорте. Но однажды, откуда ни возьмись, в небе, прямо над беседкой в которой были мама с братом, появился немецкий самолет. Через мгновение он скрылся. Галя сидела поодаль и сразу даже не поняла, что произошло. Боль, страшная боль обожгла бедро – ее ранило осколком. А когда гул в ушах прошел, она услышала крики и стоны и только после этого увидела, что беседку снесло, а мама лежит на земле окровавленная, а рядом с ней брат. Кое-как Галя доковыляла до дороги, остановила машину с военными и, сбиваясь на плачь, рассказала о том, что случилось.

Их всех отвезли в Слободскую больницу. Мама – ей было всего сорок лет, не дожила до утра. Ее тело забрала тетя Фрося и похоронила рядом с отцом. А Галя с братом остались в больнице. У Гали рана заживала быстро, а вот перебитая нога брата никак не хотела поправляться. Тетя иногда наведывала племянников, доверительно рассказывая о том, что в городе идет эвакуация заводов, многие одесситы стараются тоже уехать. А Галя делилась с ней своими наблюдениями: в больнице практически не осталось врачей.

5.

Когда в пустом больничном коридоре появился румын, Галя (она видела его через приоткрытую дверь палаты) почему-то сразу поняла, что это именно румын, а не немец, хотя совершенно не разбиралась ни в форме, ни и воинских знаках отличия.

Ему навстречу кинулся старенький сторож. Во всей больнице, кроме раненых, остался только он, да еще пару санитарок.

• Жидан? – взглянув на него спросил румын и, не став дожидаться ответа, достал пистолет и расстрелял старика.

Тот упал, поперек коридора, преградив своим бездыханным телом дорогу. Румын равнодушно переступил и распахнул дверь ближайшей палаты. Ему в нос ударил тошнотворный запах гниющих ран и разлагающихся трупов, которые вот уже несколько дней никто не убирал. Румын поспешил выйти на свежий воздух.

А вечером, когда стемнело, крадучись, в палату пришла тетя Фрося.

• Пойдемте отсюда, - позвала она племянников. – Вас здесь или убьют, или вы сами умрете от этой вони…

6.

Запасы имеющейся еды закончились в первую же неделю оккупации. Продовольственные магазины, правда, уже работали, но на полках были только консервированные крабы, которые особым спросом в эти дни у одесситов не пользовались. Муж тети Фроси - дядя Миша - собрал кое-какие вещи и поехал по деревням менять их на продовольствие. Вернувшись, он привез немного картошки и крупы.

Тетя Фрося молола крупу и варила из нее какую-то бурду. Но голод не тетка, съедалось все. И каждый рад был бы получить добавку, но знал, что ее не будет. А картошку тетя тщательно мыла, чистила и очень экономно пускала на суп. Шкурка тоже шла в дело: тетя Фрося перемалывала ее на мясорубке и делала из нее что-то вроде оладушек.

7.

Осень в сорок первом была злючая и холодная – заморозки начались едва ли не в конце октября. А в ноябре уже была зима.

• Эй, родственники! Гостей принимаете? – постучала в калитку дальняя родственница дяди Миши.

Ее визиту удивились все: притащиться в такой холод в другой конец города - для этого нужна было серьезная причина.

Гостья не стала томить хозяев дома и с порога выложила:

• Галя! Ты же у нас танцуешь? – спросила она девушку. – Сегодня проходила мимо Тетра юного зрителя и увидела объявление: в театр нажны танцовщицы. Вспомнила о тебе и специально приехала сказать об этом.

• Это что же, румыны театр открыли? - уточнил дядя Миша.

В его вопросе, как матрешка в матрешке, таился другой вопрос.

Тетя Фрося строго посмотрела на мужа, одернула его взглядом, и раздраженно заметила:

• От того, что мы с голоду здесь помрем, думаешь, нашим на фронте будет легче?

• Я завтра же с утра пойду в театр! – поспешила прервать, готовый разгореться спор, Галя. – Только вот в чем я пойду? – озабоченно спросила она – у нее не было ни зимней одежды, ни обуви, ведь из Тирасполя они уезжали в начале лета, рассчитывая, что вернутся через неделю.

• Я что-нибудь подберу, - заверила племянницу тетя.

8.

Галя встала ни свет, ни заря – из-за поврежденных путей трамваи, с тех пор, как сняли оборону,не ходили, так что до центра города ей предстояло идти пешком.

Встала и тетя Фрося.

• Вот, - протянула она племяшке одежду.

И, как будто извиняясь, добавила:

– Больше ничего нет. Сама знаешь, все, что путевое, дядя Миша выменял на еду.

• Да, конечно, - согласилась с ней Галя.

Но когда увидела, что ей придется надеть, сникла: перед ней стояли огромные, видавшие виды мужские стоптанные ботинки. А поверх застиранного платьица с чужого плеча, тетя предлагала одеть Гале фуфайку.

• А вот это на голову! И не форси, а то простудишься… - протянула она ей какую-то странную бесформенную меховую шапку.

Галя послушно все это на себя нахлобучила и присела в издевательском реверансе:

• Здравствуйте! Я пришла на прослушивание!

• Если ты действительно хочешь попасть на него, то иди. И не передо мной артистку изображай, а перед комиссией, - осекла ее тетя и выставила за дверь.

9.

Театр был еще закрыт и на вначале робкий стук девушки никто не отозвала. Она постучала настойчивее.

Дверь распахнулась:

• Чего тебе? – строго спросил ее суровый сторож, появившийся на пороге.

• Я пришла на прослушивание! – теряясь и стесняясь своего внешнего вида, пролепетала Галя.

Сторож оглядел ее с ног до головы и, усмехнувшись, посторонился:

-Ну, артистка, проходи… Рано еще, в театре никого нет, посидишь здесь, на ступеньках, подождешь…

10

Она была первая. Балетмейстер, концертмейстер и дирижер внимательно смотрели на нелепо одетую, казавшуюся неуклюжей, девушку. Они предложили прочитать ей отрывок из какого-нибудь литературного произведения. Галя растерялась К такому повороту событий она совершенно не была готова.

• Я знаю только то, что учила в школе, - смущаясь, сказала она.

• Ну, читай то, что знаешь.

• «Стрекоза и муравей», - бойко объявила Галя.

Неожиданно для себя, она сравнила себя со Стрекозой, подумав, что та, наверное, выглядела так же жалко и нелепо, как и она сейчас, а ведь еще совсем недавно, несколько месяцев назад, летом, Галя, как и Крыловская Стрекоза пела, танцевала и веселилась, ни о чем не думая и не печалясь...

Она читала басню, обащаясь к воображаемому Муравью не от имени Стрекозы, а от себя лично. Она вдруг, пританцовывая запела, показывая, как весело и беззаботно провела лето. Члены комиссии смотрели на нее с жалостью и пониманием - все, о чем думала девушка, сквозило в ее интонации и движениях.

• А танцевать то ты умеешь? – спросили они ее.

Галя кивнула.

Концертмейстер сел за рояль и начал играть, а Галя, вслушиваясь в ритм мелодии, пошла хороводом, притопывая огромными ботинками, разводя руками и кланяясь - это задание для нее было что семечки.

• Хорошо, ты нам подходишь. Иди, подожди в коридоре, - велели ей и пригласили для прослушивания следующую девушеку.

А Галя вышла, присела на корточках в уголке, попыталась проанализировать, что и как делала и расплакалась да так, что не смогла успокоится даже тогда, когда члены комиссии вышли из аудитории.

• Ты чего плачешь? – удивились они.

• Я ужасно показалась! – всхлипывая, ответила она.

Взрослые рассмеялись и махнули на нее рукой:

• Мы же сказали тебе, что ты нам подходишь. Завтра приходи на работу, только не опаздывай! А сейчас иди с балетмейстером, он хочет тебе что-то сказать.

Балетмейстер увлек Галю за собой.

• Ты почему в ботинках? У тебя что, нет теплой обуви?

Девушка отрицательно покачала головой.

• Так не годится. Запомни, что я тебе сейчас скажу: если хочешь быть балериной, береги ноги. Они всегда должны быть в тепле. Пойдем в костюмерную, что-нибудь для тебя посмотрим.

Но кроме еще более огромных, чем ботинки, да к тому же еще залатанных валенков, ничего не нашлось.

• Ничего-ничего, - подбодрил ее балетмейстер. – Зато тепло будет!

11.

С утра до вечера они репетировали номера для премьерного спектакля-сказки. Галя и другие девушки, занятые в нем, танцевали в пуантах. Музыка, хореография, атмосфера театра – все это тоже было чем-то вроде сказки, разительно отличающейся от того, что происходило на улицах города. Прежде всего, на них царил страх. Одесситы помнили первые дни оккупации, когда вдоль всего Александровского скверика были установлены виселицы, на которых долго болтались тела горожан. Не привыкли одесситы и к расправам над евреями, коммунистами и красноармейцами...

Но человек устроен так, что он - нет, не то что привыкает к плохому,- он старается его не замечать, заполняя свое сознание крохами чего-нибудь хорошего. Так было и с Галей. Теперь она получала зарплату, пусть и маленькую, но все равно, девушка уже не чувствовала себя нахлебницей в доме своей тети. Жизнь, казалось, потихоньку налаживается не только у нее, но и у всех одесситов, начинающих приноравливаться к условиям новой жизни, жизни в страхе и с оглядкой. Дядя Миша, например, вернувшись однажды из деревни, куда продолжал ездить менять вещи, вместе с продуктами привез несколько гусят. А как-то вообще привел корову.

Корова была красивая, красновато-коричнего цвета и давала много молока. С утра, помыв после подросших, постоянно гадивших уток крыльцо, Галя бежала с бидоном на слободской рынок. Очень скоро – и она этим очень гордилась, - у нее появились постоянные покупатели, поэтому она достаточно быстро стала управляться с молоком, не переживая больше, что может опоздать на работу. В театре с дисциплиной было очень строго: чуть что, и проштрафившимся сотрудникам напоминали, что за воротами стоит очередь из желающих устроиться на работу.

12.

Но в немилость к директору Галя и ее подружки попали совершенно из-за другого. Еще до прихода румын, в ТЮЗ попала бомба, повредившая часть крыши. Но у нового директора все не хватало денег, чтобы ее отремонтировать, поэтому театр так и работал – с дырой, через которое было видно небо. Зимой зрители сидели в зале в пальто и шубах, ну а артисты… артисты мерзли, но при этом, как говорят в Одессе, все равно держали фасон. Но вот однажды во время выступления(Галя с подружками – они были волшебными феями, танцевали и пели на сцене) кто-то из девушек заметил, что на нос одной из подружек упала огромная снежинка. Она зацепилась за кончик и так и видела, не таяла. Нос то был ледяным! Наблюдательную танцовщицу это развеселило и она захихикала, показав на снежинку другой девушке. Та тоже рассмеялась. А за ней по закону цепной реакции - третья, четвертая…

Директор был в бешенстве. В антракте прибежал, топал ногами, размахивал руками, ругался, на чем свет стоит и грозился выгнать их всех. Девчонки в рев, стали божится, что больше такое не повторится, стали виниться…

Не известно, чем бы все закончилось, но за них вступился балетмейстер, объяснив директору, что на новеньких танцовщиц (чтобы с ними разучить пролог), нужно потратить время, которого нет – спектакль-то уже идет!

Однако на следующий день, в той же сцене, на том же самом месте все повторилось вновь при том, что в этот раз уже никакой снежинки ни у кого на носу не было.

Директор опять впал в ярости. Не хотед никого слышать. Твердил лишь одно:

• Все уволены!

• Это болезнь!!! – осенило балетмейстера. – Вы действительно можете их всех уволить, но каждый раз они все равно будут в этом самом месте смеяться.

В конце концов, чтобы больше не испытывать судьбу (или же болезнь), решили просто убрать из спектакля этот злосчастный танцевальный фрагмент.

13

... В сорок первом зима пришла раньше времени. А в сорок четвертом она задержалась. Был уже апрель, а серые, в грязных разводах сугробы, сдвинутые к столбам и деревьям, никак не хотели таять. Румынов в городе практически не осталось. Вместо них появились немцы. Но и их с каждым днем становилось все меньше и меньше. А отовсюду слышалось, как люди говорят: "Скоро придут наши!"

Бойцы Красной армии вошли в город 10 апреля. Они были изможденными, потрепанными и грязными. Все соседи тети Фроси высыпали на улицу. Галя тоже стояла рядом с домом, радуясь вместе с остальыми: "Наши пришли!". Женщины протягивали красноармецам молоко, хлеб, отварную картошку – все, чем были богаты.

• Ах, какая лошадь, - засмотрелся через тетин забор на дяди Мишину лошадь майор.

Дядя Миша купил ее перед новым годом и ухаживал за ней так, как никогда не ухаживал даже за тетей Фросей: каждый день расчесывал гриву, подкармливал, чистил специально приобретенной для этого щеточкой и даже говорил ей ласковые слова.

• Забирай! Дарю! - вдруг сделал широкий жест дядя Миша, от которого тетя Фрося лишилась дара речи.

Тетя Фрося после этого долго не могла успокоиться, вся пилила мужа:

• Идиёт! За нее можно было выручить хорошие деньги, а ты взял и просто отдал!

• Ничего! – отвечал дядя Миша. – Вот закончится война, мы с тобой несколько лошадей купим. А эта, может быть, поможет нашим в победе…

14.

В город словно вернулся праздник. Словно тяжелый груз свалился у всех с плеч. Хотя нет, не у всех. Многие из работников театра (как было в других организациях, на других предприятиях, Галя не знала), отнеслись к возвращению в город нашей армии сдержанно: люди боялись репрессий - они знали, что это такое по опыту предвоеных лет. Вот и боялись, все-таки, служили у румын! К тому же, был издан указ Сталина, приравнивающий всех, работающих на оккупационный режим, к дезертирам со всеми отсюда вытекающими последствиями. И чьи-то головы и впрямь полетели. А вот Галю вообще никуда не вызывали ни в сорок четвертом, ни после войны.

• Да какой с тебя спрос – совсем ребенком была, когда война началась, к тому же, ведь ты в театре только танцевала! Роль Красной Шапочки можно не считать, ведь это была единственная твоя роль... - объясняли Гале почему ее не трогают старожилы театра...

Вместо послесловия

Сегодня, 22 июня 2012 года исполнился семьдесят один год со дня, когда началась Великая Отечественная война. Сегодня исполнился семьдесят один год с того дня, когда должен был состояться первый концерт Галины Трофимовны Осташевской на большой столичной сцене, но был отменен...

Но вопреки всему - войне, оккупации, сиротской доле, судьба Галины Трофимовны сложилась так, что сцена от нее все равно никуда не ушла. Более того, всю свою долгую творческую жизнь она провела в том самом театре, в которой от безысходности, от голода пришла, еще будучи совсем девчонкой. Недавно на его сцене отмечали восьмидесяти пятилетний юбилей артистки.

Галина Трофимовна Осташевская и сегодня в штате одесского ТЮЗа. Она и сегодня выходит на сцену, радуя зрителей своим удивительным, самобытным талантом.