Могучий Бородин

12 ноября исполняется 180 лет со дня рождения выдающегося русского композитора А.П. Бородина.

Первые же звуки Пролога к единственной, но знаменитой опере «Князь Игорь» Александра Порфирьевича Бородина вызывают в памяти пушкинские строки: «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». В воображении сразу встает монументальный образ Древней Руси, запечатленный на полотнах наших любимых русских художников.

Вспоминаются слова Н.К. Метнера, сказанные относительно другого сочинения (речь идет о первой теме Второго фортепианного концерта С. Рахманинова): «С первого же колокольного удара чувствуешь, как во весь свой рост подымается Россия».

12 ноября исполняется 180 лет со дня рождения выдающегося русского композитора А.П. Бородина, одного из участников «Могучей кучки». По словам критика Стасова, Бородин был «равно могуч и талантлив как в симфонии, так и в опере, и в романсе».

Римский-Корсаков рассказывал о Бородине, что его фантазии достигали остроты зрительных галлюцинаций: «Ему, например, стоило только закрыть глаза, чтобы увидеть во всех подробностях восточное шествие. Эти образы он с удивительной силой умел претворять в звуки. И сейчас, когда мы слушаем такие его вещи, как музыкальная картина "В Средней Азии”, мы сами заражаемся способностью видеть недоступное нашим глазам. Словно мираж, возникает перед нами беспредельная пустыня. От тишины звенит в ушах. Но вот из этого звона тишины начинает вырастать русская песня. Это поют казаки, сопровождающие караван. С русским напевом сплетается восточная мелодия, которую поет погонщик верблюдов».

Сам себя Бородин называл «композитором, ищущим неизвестности», поскольку основным делом жизни считал занятия органической химией, которой был увлечен с детства. В ранние годы он самостоятельно проводил эксперименты, устраивал химические фокусы, научился делать акварельные краски и, пугая домашних, изготовлял самодельные фейерверки.

На химическом поприще Бородин достиг многого: будучи любимым учеником «отца русской химии» Н.Н. Зинина, он стал доктором наук еще до тридцати лет.

Как химик, Бородин был известен за рубежом, состоял почетным членом многих научных обществ, был автором более 40 научных работ, близко знакомым с такими выдающимися учеными, как Менделеев, Сеченов, Бутлеров.

И. Сеченов вспоминал: «Узнав, что я страстно люблю "Севильского цирюльника”, он угостил меня всеми главными ариями этой оперы. И вообще он удивлял всех нас тем, что умел играть все, что мы требовали, без нот, на память».

Менделеев утверждал: «Бородин стоял бы еще выше по химии, принес бы еще более пользы науке, если бы музыка не отвлекала его слишком много от химии». С другой стороны, композиторы Балакирев и Римский-Корсаков, критик Стасов сетовали, что химические опыты уводят Бородина в сторону от главного его призвания — композиторской деятельности. Бородин писал жене, пианистке Екатерине Протопоповой: «Наши музикусы меня все ругают, что я не занимаюсь делом и что не брошу глупостей, т. е. лабораторных занятий и пр. Чудаки! Они серьезно думают, что кроме музыки не может и не должно быть другого серьезного дела у меня».

Считая музицирование и сочинение музыки лишь отдохновением от работы, Бородин, тем не менее, творил музыку с упоением. Супруга композитора вспоминала: «Как теперь вижу его за фортепиано, когда он что-нибудь сочинял. И всегда-то рассеянный, он в такие минуты всегда улетал от земли. По десяти часов подряд, бывало, сидит он. И все уже тогда забывал. Мог не обедать, не спать. А когда он отрывался от такой работы, то долго еще не мог прийти в себя, в нормальное состояние. Его тогда ни о чем нельзя было спрашивать: непременно бы ответил невпопад».

Вполне возможно, что такая раздвоенность стало одной из причин внезапной кончины Бородина. «И вот вдруг взял, да умер, сразу и тоже по-своему — необычно. Радушный, среди веселья, у себя же на вечеринке, какой же это особенный человек был» (В. Стасов). Смерть Бородина в 53 года всегда казалась Стасову страшной по своей нелепости.

Может быть, потому Бородиным и написано так мало, что он просто не успел реализовать в полной мере свой дар. К слову, из-за постоянных недомоганий супруги Бородин часто был вынужден отправляться на работу после бессонных ночей. Глубокий исследователь русской музыки Е.М. Левашев полагает, что существовало «неразрешимое противоречие между эпической основательностью натуры Бородина и истощающей его силы нервозностью его жизни, всепронизывающей ее суетностью».

Но для нас важно лишь то, что все, написанное Бородиным, звучит по сей день! И это —удивительно ровное по качеству наследие (хотя и немногочисленное). Романсов Бородин написал всего 16, но каждый из них неповторим.

Кстати, как и Мусоргский, Бородин обладал незаурядным литературным дарованием. Он написал либретто своей оперы, сам сочинял слова для своих романсов и песен. Дар слова проявился как в его эпистолярном жанре, так и в многочисленных высказываниях и статьях о музыке и музыкантах. К примеру, в его блистательных воспоминаниях о встречах с Ф. Листом в Веймаре.

Бородин обычно долго вынашивал замысел сочинения. У него, как уже говорилось, была прекрасная память. Многие свои произведения он играл своим друзьям наизусть, еще не зафиксировав их посредством нотных знаков. Увы, неоднократно слышанная ими Третья симфония так и не была им записана (как и увертюра к опере «Князь Игорь»).

Свою единственную оперу Бородин писал почти 20 лет, но завершил лишь Пролог и 2-й акт. И то — во многом стараниями Балакирева, который «наседал» на Бородина, требуя от него предоставить партитуру половецких хоров и плясок к очередному концерту. Есть данные, свидетельствующие о том, что первый акт оперы Бородин планировал завершить бунтом Галицкого, идея которого вызревает в начальных сценах этого акта, где звучит его знаменитая песня «Как бы мне дождаться чести, на Путивле князем сести». Из третьего акта им был написан лишь половецкий марш (и только в клавире; оркестрованы лишь первые 6 тактов). Остальная музыка третьего акта записана по памяти (а скорее всего сочинена) Глазуновым. Инструментовкой клавира оперы занимался Римский-Корсаков.

Из монументальных сочинений завершены и исполнялись при жизни Бородина лишь две симфонии (закончены в 1867-м и в 1876-м). В них явлены классические образцы самобытного русского симфонизма, который принято называть эпическим.

В конце 1870-х — начале 1880-х Бородин написал два квартета. Камерным музицированием он был увлечен с юношеских лет, очень любил играть на виолончели. Друг юности композитора М. Щиглев вспоминал: «Мы не упускали никакого случая поиграть трио или квартет где бы то ни было и с кем бы то ни было. Ни непогода, ни дождь, ни слякоть — ничто нас не удерживало. И я со скрипкой под мышкой, а Бородин с виолончелью в байковом мешке на спине делали иногда громадные концы пешком, например, с Выборгской стороны в Коломну, так как денег у нас не было ни гроша».

Еще во время учебы в Медико-хирургической академии в 1850-е Бородин написал ряд сочинений для разных камерных составов (струнное трио на тему известной русской народной песни «Чем тебя я огорчила», фортепианное трио, струнный квинтет, струнный секстет). В 1862 г., по возвращении из-за границы, где Бородин стажировался как ученый-химик, композитор сочинил фортепианный квинтет до минор, который по сей день входит в репертуар камерных ансамблей. Но вершинными сочинениями в области камерного ансамбля, безусловно, являются квартеты Бородина, которые, наряду с квартетами Чайковского, знаменуют начало классического этапа в этом жанре.

Для фортепиано в 1885 г. Бородины сочинил «Маленькую сюиту», пьесы из которой (к примеру, «Грезы») входят сейчас в репертуар учащихся детских музыкальных школ.

Бородин был сыном дворянина из старого княжеского рода. По родословным книгам его отец, князь Лука Степанович Гедианов, происходил по прямой линии от князя Гедея, который еще при Иване Грозном «из Орды прииде честно со свои татары на Русь» и при крещении был наречен Николаем.

Отец умер, когда Саше было 10 лет. Есть основания полагать, что по женской линии Лука Степанович происходил от князей Имеретинских: не то бабка, не то прабабка Бородина была царевной Имеретинской.

Саша Бородин был рожден вне брака и записан сыном крепостных Гедианова — Порфирия и Татьяны Бородиных. Порфирий Ионович был камердинером князя.

Мать Бородина, Авдотья Константиновна, была красивой девушкой. В год рождения Бородина его матери было 24 года, а отцу — 59. Старый князь был женат, хотя и жил врозь с женой. Чтобы создать Авдотье «приличное общественное положение», князь незадолго до своей смерти выдал ее замуж за старого военного врача Христиана Ивановича Клейнеке и отпустил на волю своего крепостного сына. Доктор Клейнеке прожил недолго, и Авдотья осталась вдовой. «Незаконное» происхождение Саши приходилось скрывать. Он официально считался племянником Авдотьи Константиновны и всегда называл ее «тетушкой», хотя и знал, что она — его мать.

В детстве Бородин был слабым, худеньким, болезненным. Родственники уговаривали Авдотью не утомлять ребенка учением. «У него, — говорили они, — должно быть, чахотка, все равно он недолго проживет». И потому мать не рискнула отдать Сашу в гимназию, он получил хорошее домашнее образование (кроме прочего, свободно говорил по-французски и по-немецки). М. Щиглев вспоминал, что они с Сашей в тринадцать лет уже знали наизусть симфонии Бетховена и Гайдна и играли их в четыре руки. Бородина учили играть на флейте и фортепиано (игре на виолончели он выучился самостоятельно). Первым его опубликованным сочинением называют польку «Helene». Эта полька была сочинена девятилетним мальчиком «в честь молодой девушки по имени Элен, которая снисходила до того, что танцевала с ним, хотя была гораздо старше его и выше ростом», но опубликована в числе ряда других его сочинений для фортепиано лишь в 1849 г.

«Музыкальность сказалась в Саше рано. Жили они тогда на Семеновском плацу, Саше было восемь лет. На плацу иногда играла военная музыка, и Саша в сопровождении Луизы (бонны — Авт.) непременно отправлялся ее слушать. Он перезнакомился с солдатами, рассматривал их инструменты, следил, как на каком из них играют. А дома он садился за фортепиано и по слуху наигрывал, что слышал. Видя такую его любовь к музыке и несомненную к ней способность, мать устроила для него уроки на флейте; солдатик из военного оркестра приходил учить его по полтиннику за урок», — вспоминала супруга композитора.

Четырнадцати лет Бородин сочинил Концерт для флейты с сопровождением фортепиано. Партию флейты исполнял сам.

Петербургская газета «Северная пчела» пророчески писала о 16-летнем А. Бородине, что имя нового композитора «станет наряду с теми немногими именами, которые составляют украшение нашего музыкального репертуара».

В музыке Бородина доминирует свет. «В противоположность Мусоргскому Бородин находил в окружающей жизни гармоничное начало и в своем оптимизме растворял отрицательные явления. Зла нет. Всякая борьба — нечто преходящее и не нарушающее конечного равновесия. Юмор Бородина не знает теней, и где Мусоргский сострадал бы, там Бородин от души веселится. Всякое горе проходит как сон», — писал академик Б. Асафьев.

Он точно подметил характер дарования Бородина: «Что особенно замечательно, и в чем сильнее всего сказывается сила таланта Бородина, так это в том, что в его сочинениях как раз самые опасные своей положительностью свойства (стройность, самообладание, конечное спокойствие, гармония и уравновешенность) — опасные для мелкого дарования, потому что довольно быстро превращаются в мещанское довольство, сытость и благодушие — становятся действительно колоссальными достоинствами. Чувствуется, что проистекают они не из холодного расчета или эгоистического отчуждения от нестроений жизни, а являются естественным здоровым мировоззрением здоровой и гармонически мыслящей личности. Оптимизм — не от слабости, а от осознания силы и от ощущения реальности конкретной действительности».

Однако есть в музыке Бородина и трагические страницы. Одна из них — романс «Для берегов отчизны дальной» на пронзительные стихи Пушкина, написанный в 1881 г., вскоре после смерти Мусоргского. Это — скорбная элегия-эпитафия, своим сдержанным трагизмом вызывающая в памяти многие страницы баховской музыки.

Происхождение и творчество Бородина отлично ложатся в парадигму евразийства. Бородин, как и другие композиторы «Могучей кучки», следуя традициям Глинки, органично, так сказать, по своему рождению, претворял в своем творчестве и восточную интонацию.

Он, в отличие от Глинки, Римского-Корсакова и Балакирева, не цитировал ориентальных мелодий (впрочем, как и русских), а сочинял их сам. Примерами бородинского востока являются многие темы из половецкого акта его оперы. Ориентальная интонация также свойственна многим темам его симфонических произведений.

Вот впечатление Балакирева от первой встречи с Бородиным у Бутлерова: «Мое внимание привлек высокий, красивый человек. В чертах его лица было что-то восточное. Он держался непринужденно, говорил свободно. В нем совершенно не ощущалось скованности». Если попытаться лаконично сформулировать особенности человеческой натуры Бородина, то это — душевное равновесие, но чуждое равнодушия к окружающему миру; сердечность, свободная от сентиментальности; оживленность, равно далекая как от сухой, холодной деловитости, так и от механической моторики; поразительное душевное здоровье и полнота ощущения жизни. Иными словами, Бородин был удивительно гармоничной натурой! Правда, притчей во языцех стала рассеянность Бородина. Возможно, это объяснимо его способностью постоянно находиться в состоянии творческого поиска (как в науке, так и в музыке). Он никогда не обижался, и к обидам других людей относился с юмором. Известно, сколь серьезные стычки были у Балакирева с Мусоргским. А вот Бородин и на излишне деспотичную опеку Балакирева (как и на его критику), в отличие от Мусоргского, реагировал спокойно, продолжая делать то, что считал нужным. И вместе с тем, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что именно встреча с Балакиревым в 1862 г. оказалась поворотной точкой в его отношении к композиторской деятельности. До этой встречи Бородин считал себя дилетантом. И именно под влиянием мощной творческой натуры Балакирева, одержимого идеей создания самобытной русской музыки, Бородин начал верить в свою призванность на этом поприще.

Монументальность бородинского стиля проявляется даже в его песнях. Музыковеды называют даже бородинский шедевр «Песня темного леса» эпосом в миниатюре. Сам композитор воспринимал эту песню (слова к ней он написал сам) как эскиз к «Князю Игорю». Песня сочинена для баса, и тяжело шагающие (словно вздымающиеся) унисоны в фортепианной партии дублируются голосом. Тяжеловесность всей музыкальной фактуры создает здесь образ богатырской несокрушимой силы, стихийный в своей первозданной мощи.

Русская эпическая интонация наиболее явственно ощущается в третьей части «Богатырской симфонии» Бородина. В. Стасов писал, что Бородину здесь представлялась фигура легендарного сказителя Бояна.

В самом деле, повествовательная интонация слышна с первых тактов этой музыкальной фрески. В процессе развития исходной темы возникает впечатление, что повествуется о трагических событиях. (Может, о поражении Игоревой дружины в легендарной битве при Каяле?) Музыкальная интонация становится все более напряженной и тревожной (как бы «затененной»). После мощно и драматично звучащей кульминации возникает плачевая интонация — словно отзвук плача Ярославны. Но вслед за этим полнозвучно и величаво вступает основная тема, слушая которую невольно вспомним слова «Во славу русския земли бряцайте, струны золотые».

Так что, о значительности достижений Бородина на поприще химии пусть судят специалисты, а нам, простым слушателям «музыки серебряных звуков» (формула Шекспира), дарованных через Бородина, надлежит радоваться этим звукам и спустя полтора века.