Валуевский циркуляр. «Не было, нет и быть не может»?

Это историческое событие давно уже стало на Украине «притчей во языцех». О нем охотно рассуждают политики, писатели, деятели культуры, журналисты. Оно является любимой темой «национально сознательных» авторов, считающих себя историками. Ни одна дискуссия по языковому вопросу не обходится без упоминания о сей странице нашего прошлого.

«Чудовищный запрет, наложивший оковы на украинский язык», «наглядное проявление политики насильственной русификации», «варварский акт лингвоцида»… Так сегодня характеризуют случившееся тогда. Но таковым ли оно являлось на самом деле? Ныне у того события юбилей. 30 июля исполняется 150 лет со дня издания знаменитого валуевского циркуляра. Самое время рассказать о нем подробнее.

Начнем с того, что говорить о насильственной русификации Украины просто нелогично. Украина – часть исторической Руси. Причем та часть, где зарождалась русская цивилизация. По данной причине эту территорию долгое время называли Русью Малой, то есть изначальной, местом первичного обитания русских племен. О какой же насильственной русификации тут может идти речь?

Точно также – русский литературный язык для Украины (Малороссии) был своим изначально. Он формировался как общерусский, общий для всей Руси (Малой, Великой, Белой). Вклад малорусов в его развитие огромен.

«Русский язык – наш язык; а потому мы учимся и учим на нем, как на своем языке, - отмечал видный малорусский педагог, профессор Киевского университета Сильвестр Гогоцкий. - …Это наш язык, выраставший вместе с нами, вместе с историческою нашею жизнью и ее развитием, язык, вырабатывавшийся общими и долговременными трудами деятелей Великой и Малой (преимущественно – юго-западной) России».

Следует помнить, что даже Тарас Шевченко не отрекался от русского языка, писал на нем свои прозаические произведения, путевые записки («Дневник») и называл русскую литературу «нашей литературой», а русских поэтов (Лермонтова, Кольцова и других) – «нашими поэтами».

Однако культурно-языковое единство малорусов и великорусов очень не нравилось деятелям польского движения. Как известно, с начала ХIХ века большая часть территории Польши вошла в состав Российской империи. Заветной мечтой польских патриотов являлось возрождение независимости своей страны. При этом восстановить Речь Посполитую они хотели не в этнических, а в «исторических» границах, с присоединением Правобережной и даже (если удастся) Левобережной Малороссии.

Вот только добиться поставленной цели не представлялось возможным без предварительного разгрома России. Победить же русских поляки в то время не имели никаких шансов. Слишком уж неравными являлись силы. Но стратеги польского движения нашли выход. Они увидели возможность ослабить вековечного противника.

«Бросим пожар и бомбы за Днепр и Дон, в сердце России, - призывал военный лидер поляков генерал Людвик Мирославский. - Пускай уничтожат её. Раздуем ненависть и споры в русском народе. Русские будут рвать себя собственными когтями, а мы будем расти и крепнуть».

Поляки попытались внести рознь в русскую нацию, противопоставив друг другу малорусов и великорусов. Так возникло украинофильское (хлопоманское, хохломанское) движение. Из соображений конспирации украинофилы дистанцировались от польских деятелей. Но руководили движением именно поляки. Да и среди рядовых участников преобладали они, малорусов там было очень немного.

Чтобы приобрести доверие в народе, польские украинофилы переодевались в крестьянскую одежду и, подделывая свою речь под простонародную, отправлялись бродить по селам. Вели они работу и с малорусской интеллигенцией. Украинофилы пропагандировали идею о существовании самостоятельной малорусской нации, будто бы порабощенной великорусами.

Пропагандисты старались убедить коренных жителей края в необходимости как можно скорее отмежеваться от великорусов, отказаться от русских – языка, литературы, культуры и создавать все отдельное, не имеющее ничего общего с Великороссией. «Если Гриць не может быть моим, то пускай, по крайней мере, не будет он ни моим, ни твоим», - пояснял несколько позднее целесообразность такой пропаганды деятель польского движения ксендз Валериан Калинка.

Особенно большое значение украинофилы придавали созданию самостоятельного литературного языка, которым собирались заменить в Малороссии язык русский во всех сферах общественной жизни. Поначалу новый язык предполагали разрабатывать на основе малорусских простонародных говоров. Но лексикон таковых был ограничен исключительно словами, необходимыми в сельском быту. Словарный запас простолюдина еще можно было использовать в литературе для изображения, скажем, крестьянской жизни или для комического эффекта. А вот для написания, например, учебников, научной работы, делопроизводства в государственных учреждениях говоры явно не годились.

Сами крестьяне здесь затруднений не испытывали. Если в разговоре им приходилось затрагивать темы, выходившие за рамки обыденности, то недостающие слова брались из русского литературного языка. Однако для украинофилов заимствования из русского являлись неприемлемыми. Нужно было искать другой путь. И его нашли.

«Если бы я не боялся наложить грубо палец на недавние факты, на живых и близких людей, я мог бы не мало рассказать фактов из недавней практики украинофильства, которую я видел во всей ее немощи и большой частью которой я и сам был, - вспоминал позднее активный участник движения Михаил Драгоманов. – Обходя такие факты, как то, что началом национального возрождения и пропаганды украинофильства было возбуждение расовых ненавистей (признаемся нелицемерно в этом хоть перед собой), я остановлюсь на таких фактах, как работа над словарем русско-малорусским».

По признанию Драгоманова, делалось все, чтобы новосоздаваемый литературный язык был как можно более далек от русского. «Для украинской литературы, - писал он, - брались слова, формы и т.п. польские, славянские (церковно-славянские. – Авт.), да и латинские, лишь бы только выработался самобытный язык».

Стоит ли удивляться, что этот язык не принимался народом? «Нашему малороссу-простолюдину гораздо понятнее общерусский наш язык, нежели сочиняемый вами книжный украинский, - обращался к украинофилам малорусский общественный деятель Амвросий Добротворский. – Причина в том, что первый есть язык естественный, временем выработанный, а потому язык живой, до известной степени чистый, общеупотребительный и современный; а ваш книжный украинский – есть язык или совершенно искусственный, или слишком местный (полтавский, черниговский), значительною долею слов и оборотов своих давным-давно устаревший».

«Пробовал я, - свидетельствовал в свою очередь выдающийся русский ученый малорус по происхождению Михаил Максимович, - живя на моей горе (хутор Михайловская гора в Полтавской губернии. – Авт.) давать нашему деревенскому люду книжицы на нашем просторечии, что же выходило? Каждый раз очень скоро возвращали, прося наших русских книг».

«Малорусских книг, кроме Шевченко, почти никто не покупает», – констатировал и Михаил Драгоманов.

Соответственно, украинофильское движение также не пользовалось в Малороссии популярностью, оставаясь по сути польским, а не малорусским. «У нас в Киеве только теперь не более пяти упрямых хохломанов из природных малороссов, а то (прочие) все поляки, более всех хлопотавшие о распространении малорусских книжонок, - замечал, например, крупный общественный деятель Ксенофонт Говорский. – Они сами, переодевшись в свитки, шлялись по деревням и раскидывали эти книжонки; верно пронырливый лях почуял в этом деле для себя поживу, когда решился на такие подвиги».

Примечательно, что власти подобной деятельности препятствий не чинили. На украинофилов местная администрация смотрела пренебрежительно, а их филологические опыты считала не более чем чудачеством.

Положение изменилось в 1863 году. В январе того года в Польше вспыхнул мятеж, а в мае повстанцы попытались распространить свои действия на Правобережную Малороссию. И хотя мятеж на Правобережье был подавлен быстро (прежде всего, благодаря усилиям малорусских крестьян), выяснилось, что украинофильские эксперименты с языком не так безобидны, как казалось ранее.

У захваченных в плен повстанцев были найдены бумаги, из которых следовало: новый язык создавался специально как средство раскола русской нации. Обнаружилось, правда, что поляки еще не пришли к единому мнению на счет того, какой же язык в Малороссии распространять лучше. Одни ратовали за создание общего литературного языка для всех малорусов, другие предпочитали сочинять языки местные – волынский и прочие. Но русофобская подоплека языкотворчества выявилась в полной мере: ставилась цель убедить малорусов отказаться от русского языка, а в пользу ли малорусского, волынского или какого иного – было не столь важно.

Это и явилось причиной появления циркуляра, направленного министром внутренних дел Петром Валуевым в цензурные комитеты. «Давно уже идут споры в нашей печати о возможности существования самостоятельной малороссийской литературы, - отмечал Валуев. - Поводом к этим спорам служили произведения некоторых писателей, отличившихся более или менее замечательным талантом или своею оригинальностью. В последнее время вопрос о малороссийской литературе получил иной характер вследствие обстоятельств чисто политических, не имеющих отношения к интересам собственно литературным».

Далее министр касался распространяемых украинофилами идей о желательности обучать малорусских школьников не на русском, а на новом малорусском (или украинском) языке. «Возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может, и что наречие их, употребляемое простонародьем, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши; что общерусский язык так же понятен для малороссов, как и для великороссиян, и даже гораздо понятнее, чем теперь сочиняемый для них некоторыми малороссами, и в особенности поляками, так называемый украинский язык. Лиц того кружка, который усиливается доказать противное, большинство самих малороссов упрекает в сепаратистских замыслах, враждебных к России и гибельных для Малороссии. Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков, и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков».

Исходя из вышеизложенного, Валуев считал необходимым «впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором священного синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы».

Как видим, министр внутренних дел вовсе не являлся украиноненавистником. Он был знаком с литературой на малорусском наречии, отмечал «более или менее замечательный талант» некоторых писателей и не имел ничего против издания на этом наречии художественных книг («изящной литературы»). Малорусская поэзия, проза, сборники народных пословиц как печатались, так и продолжали печататься. Запрет относился только к тем отраслям книгоиздательства, с которыми усиленно экспериментировали украинофилы.

Таким образом, циркуляр препятствовал не развитию малорусского (украинского, если хотите) языка, а его использованию в антигосударственных целях. И это, между прочим, когда-то признавали даже «национально сознательные» авторы. «Акт от 18 июля (по старому стилю. – Авт.) 1863 г. был реакцией не так против украинского языка, как против использования его в качестве средства революционной пропаганды, которая тогда проводилась хлопоманами, - заявлял, например, крупный деятель эпохи украинизации 1920 годов историк Матвей Яворский. - Только с этой стороны и были мотивы акта Валуева»

Что же касается мнения «не было, нет и быть не может», то оно принадлежало не Валуеву, а самим малорусам и относилось не к народным говорам, а к «новому литературному языку», совершенно не пользовавшемуся популярностью.

«Поднимать малорусский язык до уровня образованного, литературного в высшем смысле, пригодного для всех отраслей знания и для описания человеческих обществ в высшем развитии - была мысль соблазнительная, но её несостоятельность высказалась с первого взгляда, - признавал Николай Костомаров. - Язык может развиваться с развитием самого того общества, которое на нём говорит; но развивающегося общества, говорящего малороссийским языком, не существовало; те немногие, в сравнении со всею массою образованного класса, которые, ставши на степень, высшую по развитию от простого народа, любили малорусский язык и употребляли его из любви, те уже усвоили себе общий русский язык: он для них был родной; они привыкли к нему более, чем к малорусскому, и как по причине большего своего знакомства с ним, так и по причине большей развитости русского языка перед малорусским, удобнее общались с первым, чем с последним. Таким образом, в желании поднять малорусский язык к уровню образованных литературных языков было много искусственного. Кроме того, сознавалось, что общерусский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский... При таком готовом языке, творя для себя же другой, пришлось бы создать язык непременно искусственный, потому что, за неимением слов и оборотов в области знаний и житейском быту, пришлось бы их выдумывать и вводить предумышленно».

«На наш взгляд, в школе и учебной литературе почти нет места малорусскому наречию, и народ сам, становясь грамотным, чувствует инстинктивное влечение к усвоению общерусского литературного языка и нередко интересуется более произведениями на последнем, чем малорусскими книжками», – вторил Костомарову другой выдающийся ученый литературовед Николай Дашкевич.

«Дело очень просто: нужно ли и полезно ли, чтобы в малороссийских школах преподавали учение на туземном наречии, а не на общем русском языке? - высказывал свою точку зрения академик Александр Никитенко. - …Тут можно опереться только на одном именно, что малороссияне не понимают того, что им излагается по-русски, и что поэтому народ изъявляет свои пожелания, чтобы и в науке, и в официальных случаях с ним говорили не иначе, как по-малороссийски. Но утверждать это было бы вопиющею неправдою. Значит, введение малороссийского наречия в школе не нужно, а следовательно и бесполезно. Но что тут может скрываться вред, нет никакого сомнения».

Многим ли отличаются эти мнения знаменитых малорусов от обоснованного в валуевском циркуляре? А ведь названных крупных ученых никак не упрекнешь в ненависти к своему народу, стремлении притеснять его культуру и т.п.

И еще одно. Рассуждая о пресловутом «варварском запрете», «национально сознательные» деятели старательно обходят стороной вопрос о сроке его действия. Выходит, будто бы украинский язык запрещался чуть ли не до самой революции 1917 года. Между тем Валуев однозначно заявил о кратковременности этой меры. И действительно: циркуляр утратил силу сразу же вслед за подавлением в середине 1864 года польского мятежа.

Официально действие акта прекратилось в 1865 году, после принятия нового закона о печати. «По тому закону – разъяснял Драгоманов, - совсем запретить книгу мог только суд, и такой порядок сохранялся до 1873 года (после этого мог уже задерживать книгу и кабинет министров). А суд был гласный и обязан был опираться на законы. Таким образом, про украинские книги не было (да нет и до сих пор) явного закона, чтобы нельзя было их печатать, - а валуевский запрет 1863 г. был только тайный циркуляр цензорам от министра».

Как отмечал Драгоманов (которого, опять же, никак нельзя заподозрить в украинофобии или в желании обелить тогдашние порядки), достаточно было сочинить книгу на украинском языке и отдать ее в печать. «Пусть цензор, если хочет, в суд посылает, чтобы задержать. Суд не мог бы найти закона, чтобы такую книгу задержать. Но украинофилы оказались не в состоянии сделать такую попытку».

Несостоятельность тогдашнего украинофильства была вполне объяснима. Разгромленные в 1863-1864 годах польские революционеры уже не могли активно ему помогать. Движение пошло на спад. В беседе с Драгомановым один из крупнейших украинофильских деятелей (Драгоманов не называет его фамилии, но исследователи полагают, что это Василий Белозерский) рассказывал, что, узнав о валуевском циркуляре, украинофилы «не очень печалились по этому поводу, и даже обрадовались, так как книг готовых не было и они думали избежать позора и наготовить книг». Но без польской поддержки ничего не получалось. Вот и пришлось прикрывать свое бессилие жалобами на давно утратившее силу запрещение.

Прикрывают и до сих пор. В том, что нынешний украинский язык слабо распространен на Украине, «национально сознательные» деятели по-прежнему винят его «многовековое угнетение». И одним из главных примеров сего «угнетения», как правило, называют валуевский циркуляр.

Ну с «национально сознательными» давно все ясно. Проблема в том, что утверждениям о «многовековом угнетении» верят и многие нормальные люди. И вот это действительно печально.