Был ли Иван Котляревский австрийским шпионом?

Вопрос, вынесенный в заголовок, конечно же, абсурден. Но именно по этой причине его очень любят задавать во время всевозможных дискуссий поклонники украинского языка. На замечание, что данный язык создавался во многом искусственно, из политических соображений, и в значительной степени есть результат австро-польской интриги, они указывают на «Энеиду» Ивана Котляревского. Дескать, начало украиноязычному литературному творчеству положено еще этим произведением, изданным в 1798 году. После чего нынешние приверженцы украинизации (среди которых, кстати сказать, достаточно много русскоязычных) деланно закатывают глазки и ехидно вопрошают: «Неужели и Котляревский был агентом австрийского Генштаба?»

Ответ на сей вопрос известен заранее. Разумеется, русский патриот писатель Иван Котляревский ничьим агентом не был. Вот только родоначальником «новой украинской литературы» (есть еще и «древняя украинская литература», каковую «национально сознательные» авторы «обнаруживают» в Киевской Руси) он тоже не являлся. Как не являлся Иван Петрович и отцом украинского литературного языка.

Таковым его объявили лишь во второй половине ХIХ века. Как раз тогда, когда деятелям украинского движения понадобилось доказать, что пропагандируемое ими «национальное возрождение» не имеет польско-австрийских корней.

А до тех пор никаким «отцом» и «родоначальником» никто Котляревского не считал. Наоборот, и коллеги-литераторы, и тем более ярые украинофилы отзывались об «Энеиде» пренебрежительно.

Например, Евгений Гребенка отмечал, что народную речь в этом произведении представил «на суд публики г-н Котляревский в трактирно-бурлацких формах». Петр Гулак-Артемовский утверждал, что поэма написана с единственной целью – «заставить читателя или слушателя смеяться». Тарас Шевченко называл ее «шуткой по московскому образцу».

Украинофилы были еще категоричнее. Один из них (история не сохранила фамилию сего деятеля) в письме к поэту Якову Щеголеву заявлял, что Котляревский «издевается над украинским говором и преимущественно подбирал вульгарные слова, наверное, на потеху великорусам и на радость армейским офицерам и писарям». Ему вторил Борис Гринченко, доказывая будто «Котляревский не мог оторваться от своей почвы и его «Энеида» была младшей родственницей тем грубо карикатурным интерлюдиям и интермедиям, где украинский мужик чуть ли не всегда был большим дураком». А еще один видный деятель украинофильского движения (Трохым Зинкивский) объявлял, что поэма Котляревского – это вообще «не литература».

Много гневных слов по адресу Ивана Петровича отпустил в бытность свою яростным русофобом Пантелеймон Кулиш. Он именовал автора «Энеиды» выразителем «антинародных образцов вкуса», осмеивавшим украинскую народность, выставлявшим напоказ «все, что только могли найти паны карикатурного, смешного и нелепого в худших образчиках простолюдина».

«Энеида» Котляревского, писал Кулиш, «имела в предшествующем нам поколении успех потому, что была для него шуткою, «Наталка Полтавка» потому, что была забавою. Самые умные, самые дальновидные люди того времени рассмеялись бы от всего сердца, если бы им сказать, что эта пародия классической поэмы и эта копия с иноземных оперетт сделаются начатками особой литературы».

Язык поэмы Кулиш считал «образцом кабацкой украинской беседы». Причем «украинским», по его мнению, текст «Энеиды» можно было назвать только в первых песнях, а дальше автор «сбился на московщину».

И даже после того, как Котляревского все-таки признали «возродителем» украинского языка и литературы, «национально сознательные» деятели продолжали характеризовать его и его творчество резко негативно. «Роль Котляревского в создании художественного языка преувеличена, - заявлял один такой автор (спрятавшийся под криптонимом Б.Л.) в 1918 году. – Пора бы уже показать изобилие у него вульгарных русизмов и неудач в имитации «простонародной» речи».

«Котляревского с его наследниками можно и даже следует назвать вульгаризатором украинского языка», - настаивал широко известный в 1920 годы украинизатор Николай Сулима. А крупный деятель украинского движения Иван Огиенко, подвизавшийся долгое время на ниве языковедения, замечал, что в пояснительном словаре, составленным Котляревским к «Энеиде», имеется «слишком мало обычных украинских слов и очень много малопонятных и таких, которые редко употребляются».

Как видим, считать писателя инициатором «украинского национального возрождения» крайне затруднительно. Да Иван Петрович и не стремился к подобным «лаврам». О разработке самостоятельного литературного языка он не думал, а всего лишь старался позабавить своих читателей (тут украинофилы совершенно правы).

«По господствующему тогда образу воззрений, речь мужика непременно должна смешить, - пояснял выдающийся историк Николай Костомаров. - И, сообразно с таким взглядом, Котляревский выступил с пародией на «Энеиду» Вергилия, составленную по-малорусски, где античные боги и герои изображены действующими в кругу жизни малорусского простолюдина, в обстановке его быта, и сам поэт представляет из себя также малорусского простолюдина, рассказывающего эти события».

Невозможно признать разработчиком украинского языка и другого видного малорусского писателя – Григория Квитку-Основьяненко, называемого иногда «отцом украинской повести». Квитка-Основьяненко творил преимущественно на русском языке. А простонародные говоры начал использовать в своих произведениях для лучшей передачи местного колорита.

«Живя в Украине, приучаясь к наречию жителей, я выучился понимать мысли их и заставил их своими словами пересказать их публике, - сознавался он в письме к русскому ученому Петру Плетневу. - Вот причина вниманию, коим удостоена «Маруся» и другие, потому что писаны с натуры без всякой прикрасы и оттушевки. И признаюсь Вам, описывая «Марусю», «Галочку» и проч., не могу, не умею заставить их говорить общим языком, влекущим за собою непременно вычурность, подбор слов, подробности, где в одном слове сказывается всё. Передав слово в слово на понятное всем наречие, слышу от Вас и подобно Вам знающих дело, что оно хорошо».

Действительно, было бы странно, если бы персонажи произведений Квитки - казаки и крестьяне из малорусских сел и городков - общались бы между собой на изысканном литературном языке, принятом в аристократических салонах. Они говорили, как умели, а прозаик правдиво воспроизвел такую речь, не ставя перед собой каких-либо политических целей. За что также удостоился осуждения от «национально сознательных» деятелей.

«Пренебрежительное отношение к родному языку, как это ни странно, было даже у «возродителей» украинской литературы: Квитки, Котляревского и др., которые также смотрели на язык украинский как на «малороссийское наречие», а на русский язык – как на "общий язык"», - сокрушался активист украинского движения Яков Довбищенко.

«Влияние русской культуры вообще, а русского языка - в литературе было слишком велико, - печалился по тому же поводу другой активист – Николай Плевако. - Сознательности национальной украинцам не хватало. Квитке ещё не приходил в голову вопрос о национальном языке».

Не могли претендовать на звание родоначальников украинского литературного языка и другие писатели той поры. На сей счет тоже есть оценки украинофилов. Скажем, по словам Кулиша, Петр Гулак-Артемовский «над украинщиной насмехался», а Евгений Гребенка «за украинщину брался урывками и большого значения ей не придавал».

«У Гребенки не было в сердце и на уме воспитанной наукой и жизнью настоящей украинской национальной идеи», - подчеркивал видный украинофил Александр Конисский. А еще один известный «национально сознательный» деятель галичанин Александр Колесса констатировал: «Украинские писатели ХIХ века, предшествовавшие Шевченко, не доросли с точки зрения национальной сознательности до своей задачи и до духа своего времени».

Впрочем, и Тарас Шевченко, как вскоре выяснилось, на роль отца украинского языка не годился. В начале ХХ века в Малороссии вспыхнула дискуссия вокруг языкового вопроса. Оппоненты украинских деятелей не замедлили указать, что так называемый украинский литературный язык сильно расходится с языком произведений Тараса Григорьевича. В ответ в «национально сознательной» среде поднялась буквально буря.

«Язык Шевченко – на меньшее они не согласятся, - негодовал Михаил Грушевский. – И, наверное, тут ничего не поделаешь. Нужно оставить их так. Пусть ждут, пока Шевченко встанет и будет писать им в газетах, переводить популярные книжки, писать исторические и критические труды».

«Часто говорят: «Пишите, как писал Шевченко», будто Шевченко в проявлениях научного и литературного развития такой дорожный указатель, что всё время всегда на него нужно равняться», - кривился Николай Сумцов.

«Так, как писал Шевченко, народ не мог говорить, - заявлял Владимир Дорошенко. – Хоть Шевченко в основном и пользуется размером народной песни и берет часто темы из мужицкой жизни, однако поет свои песни уже совсем не по-мужицки и неудивительно, что «настоящий народ» часто его не понимает – ни содержания, ни даже языка». (О том, что украинский литературный язык народ тем более не понимает, «национально сознательный» деятель, естественно, умалчивал).

«Шевченко и Марко Вовчок не писали бы, как Шевченко и М.Вовчок, когда б их теперь посадить писать не стихи и сельские рассказы, а научные исследования или публицистику: они или совсем ничего не писали бы, или написали бы так, как мы, а может ещё и хуже», - огрызался Борис Гринченко.

Иван Стешенко, ничтоже сумняшеся, объявил свою речь «выше и шире» языка Тараса Григорьевича. А Агатангел Крымский договорился до того, что назвал шевченковский язык похожим на украинский не больше, чем хорошо сделанная статуя похожа на живого человека, «без той колоритности, которой будет блистать живописный рисунок, и без той детальной точности, которую может дать фотография».

Таким образом, ни один из уроженцев Украины (то есть той части малорусских земель, входивших в состав Российского государства) критериям «украинского национального возрождения» не соответствовал.

Причину данного явления несколько позднее обрисовал знаменитый Николай Скрыпник, нарком юстиции, а затем нарком просвещения Украинской ССР, проводивший в республике политику тотальной украинизации. «Во времена котляревщины, гулаковщины, артемовщины и т.п. украинская литература была лишь провинциальной литературой, дополнительной к русской, это была литература гопака, горилки, дьяка и кумы, - подчеркивал он. - Этого характера украинская литература не лишилась даже во времена Шевченко, Кулиша, Марка Вовчка и других».

Скрыпник отмечал, что самостоятельная украинская литература возникла в конце ХIХ века усилиями галицких литераторов. В свою очередь, Михаил Грушевский признавал: «Работа над языком, как вообще работа над культурным развитием украинства, велась преимущественно на почве галицкой».

И как ни крути, а в поисках истоков украинского языка приходится обратиться к Галиции, входившей тогда в состав Австро-Венгрии. Только вот Иван Котляревский к этому никакого отношения не имел.