США – Россия. Ответ критикам ("The American Interest", США)

Ниже приведена восьмая часть дискуссии об отношениях между Россией и Западом, которая началась после публикаций Дэвида Крамера и Лилии Шевцовой в ежемесячной колонке онлайнового издания The American Interest (в частности, их очерка от 21 февраля «Here We Go Again: Falling for the Russia Trap» (И снова мы попались на российский крючок)).

Когда я написал ответ Крамеру и Шевцовой в рамках дебатов об американской политике в отношении России, я не ожидал такого громкого хора поддержки. Я не разочарован. В четырех последовавших статьях, авторами которых стали Вуд, Крамер, Шевцова и Фогель, поднят ряд важных контрдоводов, заслуживающих ответа.

Позвольте начать с вдумчивого и глубокого эссе Вуда. Я во многом согласен с ним. Россия больше не находится в центре американской внешней политики и не должна там находиться. Чаще всего Соединенные Штаты имеют дело с Россией в рамках многостороннего контекста, в котором Россия не всегда выступает в роли главной участницы. И даже стратегическое ядерное уравнение уже не является исключительно двусторонним вопросом, как это было во времена холодной войны и сразу после нее. Соединенные Штаты не должны уступать требованиям России по поводу права контроля или сферы влияния на постсоветском пространстве, где у Америки тоже есть интересы. США не должны поддаваться мнению России о себе самой и о характере международной системы, но им следует учитывать данные представления при формировании политики в отношении этой страны. США не должны стесняться отстаивать и продвигать свои ценности (правда, Вуд и я расходимся во мнении о том, как делать это оптимально).

В то же время, следует отметить, что Россия остается для Соединенных Штатов ключевой страной в целом ряде вопросов, касающихся безопасности, экономики и проблем регионального характера. По некоторым вопросам, и прежде всего, по оружию массового уничтожения, лидерство США и России может иметь критическое значение для стимулирования действий мирового сообщества. У России есть вполне законные интересы безопасности на постсоветском пространстве, которые мы должны уважать, хотя порой мы выступаем против тех способов, которыми Москва эти интересы отстаивает. В целом наша задача состоит в том, чтобы разработать такую политику в отношении России, которая будет способствовать продвижению американских интересов в открытой и либеральной международной системе, а также укреплению безопасности и росту благосостояния все большего количества людей в мире.

Вуд прав, когда говорит, что при разработке такой политики Соединенные Штаты не должны смотреть на Россию как на стратегического соперника. Однако он считает, что Америка так на Россию не смотрит, а это противоречит моим собственным впечатлениям и опыту работы в американском правительстве с момента распада Советского Союза. Многие мои коллеги, а также значительное большинство в администрации Джорджа Буша активно боролись с Россией за влияние в Европе и на постсоветском пространстве. Они выступали за строительство многочисленных трубопроводов из каспийского бассейна, стремясь ослабить российское влияние. Они настаивали на прокладке нерентабельного и коммерчески невыгодного трубопровода Nabucco, чтобы лишить Россию возможности использовать энергоресурсы в качестве геополитического оружия в Восточной Европе. Они противодействовали настойчивым и решительным, как им казалось, российским попыткам ослабить американское влияние в Центральной Азии. Самым заметным примером такого противодействия стала энергичная деятельность администрации Буша по приему Украины и Грузии в члены НАТО вопреки отчаянному сопротивлению России. Администрация настаивала, что Россия не имеет права вето на натовские решения, пока Москва не продемонстрировала, что имеет: вспомните войну между Россией и Грузией в 2008 году. Мы можем спорить по поводу целесообразности или нецелесообразности такой политики, но она проводилась, и проводилась вполне сознательно и преднамеренно, в соперничестве с Россией (по крайней мере, в ходе внутренних дискуссий, хотя публично эту политику отстаивали как следствие рыночного выбора или как знак уважения к законным решениям демократически избранных правительств).

Такой взгляд на Россию как на соперницу больше укоренился в среднем звене американской бюрократии, нежели наверху. Ни президенты, ни их высокопоставленные советники в администрациях Клинтона, Буша-младшего и Обамы не рассматривали и не рассматривают Россию в качестве серьезной соперницы – даже если многие из них относятся к ней не по-доброму. Для них Россия - слабеющая держава, и поэтому, когда реформаторский пыл у администрации Клинтона в последние годы ее работы угас, высокопоставленные чиновники решили не тратить много времени на раздумья и тревоги об этой стране. Достаточно пролистать мемуары любого высокопоставленного руководителя из администрации Буша, и сразу станет ясно, как мало места там выделено России. Им было достаточно легкого соперничества с Москвой.

Излагая общие принципы и направления американской политики в отношении России, высокопоставленные руководители передали полномочия по толкованию и реализации этой политики на нижний уровень, где широко распространены и страстно отстаиваются взгляды на Россию как на соперницу. Нестыковки между заявлениями высоких руководителей о стремлении к сотрудничеству и абсолютно серьезным враждебным отношением внизу оказали пагубное воздействие на отношения в целом. Это способствовало усилению паранойи у российских лидеров, которые начали верить в двуличие американских лидеров – ведь если бы американский президент захотел, он вполне мог бы призвать к порядку аппарат национальной безопасности США. Увы, он не смог или не захотел – потому что этот вопрос для него был явно не главным приоритетом.

Что касается основной темы дебатов на страницах The American Interest, американского отношения к внутренней политике России и конкретно отношения к недавним мерам Путина по закручиванию гаек, то я считаю точку зрения Вуда непоследовательной. С одной стороны, он намекает, что Соединенные Штаты мало чем могут повлиять на события в России. Так или иначе, он пишет, что путинские репрессии «генерируются изнутри, а не являются ответом на внешнее давление, меньше всего на американское». С другой стороны, он отмечает, что наши слова и дела важны для России. Что же правильно? Я бы сказал, второе. Наши слова и действия вряд ли являются основной причиной, но они все же сыграли определенную роль в усилении авторитарных наклонностей Путина. Кремлю даже не надо впадать в паранойю, дабы увидеть, что сулит его целям и устремлениям триумфализм Вашингтона по поводу «цветных революций». «Закон Магнитского» вызывает аналогичную обеспокоенность, и он явно подтолкнул Кремль к более жесткому и суровому обращению с системной оппозицией.

Если цель США заключается в продвижении дела демократии в России, то мы должны внимательно следить, чтобы наши действия не сужали пространство для такого продвижения. Здесь предостережение Фогеля о том, что российские лидеры не поддадутся на увещевания, и что «жесткая тональность разговора и «политика отталкивания» может оказаться контрпродуктивной», бьет не в бровь, а в глаз.

Фогель также приводит целый ряд веских доводов о проблемах демократической реформы в сегодняшней России и о недостатках Америки как высоконравственного лидера. Но, похоже, он в отчаянии из-за того, как мало позитивного воздействия можно оказать с учетом текущего состояния дел на Западе, в России и в мире в целом. По этой причине в его размышлениях трудно выделить какую-то конкретную концепцию. По его словам, для реформирования России «нужна напряженная, кропотливая работа, которая зачастую оказывается тщетной». Безусловно, но это мало похоже на совет и указание государственным деятелям. И наконец, Москве покажется совершенно неубедительным его утверждение о том, что самый сильный аргумент в ответ на опасения Кремля по поводу «непристойных намерений иностранных держав это всемирно доказанное и подтвержденное свидетельство того, что лишь в случае соблюдения международных норм и правил поведения в стране будет обеспечен экономический рост и стабильность, возникнет доверие у зарубежных партнеров, и у России появится репутация великой нации». Китайцы, среди прочих, убедительно доказывают, что Фогель неправ, а русские внимательно следят за тем, что делают китайцы.

Фогель не предлагает собственных концептуальных рецептов, но он находит мои доводы о национальных интересах «академичными и очень далекими от поля битвы политики», считая, что они не представляют особого интереса для политиков. По его мнению, мой призыв к «балансу между сотрудничеством, соперничеством и равнодушием», который будет «сформирован из сложного набора компромиссов, побуждений и сдерживаний», слишком изыскан, и применить ее на практике невозможно. За Германию не скажу, но в США политику формирует исполнительная власть, а там в аппарате национальной безопасности работают в основном профессионалы, немного отстраненные от повседневных политических бурь – хотя политики в этом деле тоже могут сказать свое слово. В такой обстановке моя формула не академична; именно так должен строиться рабочий процесс, и чаще всего он действительно работает. За двадцать лет моей работы на государственной службе руководители действительно взвешивали «побуждения и сдерживания», рассматривали альтернативные варианты и стремились сбалансировать свою политику по конкретным вопросам со своими более масштабными и общими целями. Уместный тому пример из последнего времени – это перезагрузка Обамы. Целенаправленные меры в области противоракетной обороны, на постсоветском пространстве и в других сферах имели целью склонить Россию к содействию Соединенным Штатам в продвижении их целей по сокращению ядерных вооружений, по Ирану и по Афганистану. Первые два года перезагрузка шла вполне успешно. Нынешняя потребность в ее переосмыслении отнюдь не означает, что она возникла не в результате трезвого и целенаправленного процесса. Мир сложен, а выработка политического курса дело трудное. Корректировка курса это вовсе необязательно признак ошибки или провала; зачастую это свидетельство мудрости и здравого смысла, который считается с изменившимися обстоятельствами.

И наконец, Крамер и Шевцова. Термин «стратегический диалог» очевидно был для них чем-то вроде красного флага, пусть это случилось непреднамеренно. Вместо того, чтобы отвечать на их конкретные доводы, позвольте мне предложить концептуальный взгляд на сегодняшнюю Россию.

Для начала о текущем положении дел в мире, вступившем в исторический период постоянного движения неопределенной продолжительности, который будет длиться до тех пор, пока не возникнет новое глобальное равновесие. Структура распределения власти в мире претерпевает изменения, элементы этой власти тоже меняются, технический и технологический прогресс перестраивает окружающую среду. Эти события и процессы будут иметь далеко идущие последствия как для внутреннего состояния России, так и для российско-американских отношений.

Что касается внутреннего состояния, Шевцова называет путинскую Россию автократической, и я полагаю, что она имеет в виду автократию в русских традициях. Исторически российская автократия, или самовластие, является моноцентричной системой с опорой на личность, где неформальные связи важнее официальных структур правления, где власть и собственность неразрывно связаны крепкими нитями, где немногочисленная элита отнимает ресурсы у остального населения ради продвижения собственных или государственных интересов. Разумеется, есть огромные различия между Россией Путина и Россией, скажем, Петра Великого. Но система сумела приспособиться к меняющимся социально-экономическим обстоятельствам и успешно пережила одну-две революции, не меняя своей сути. Более того, с точки зрения государства, это весьма успешная система, позволяющая России играть важную роль на мировой арене, хотя по европейским меркам, эта страна на протяжении почти всей своей истории была бедной, плохо управляемой и технически отсталой. То, что Россия по-прежнему выступает не в своей весовой категории, свидетельствует о том, что система пока себя не исчерпала.

Вопрос сейчас в том, не подвергнет ли этот период исторических перемен данную систему серьезному риску. Она сталкивается с двумя крупными вызовами.

Во-первых, экономическая глобализация требует гораздо большей интеграции России в систему мировой экономики, чтобы она могла там успешно конкурировать. А это, в свою очередь, требует от России адаптации к нормам и правилам, по которым работает мировая экономика, и которые устанавливает в основном Запад. Среди этих норм господство права, уважение к частной собственности и святость договоров.

Во-вторых, сегодняшняя экономическая конкуренция во главу угла ставит качество человеческого капитала. Система должна уделять гораздо больше внимания (на порядок больше) благосостоянию российского народа. Она могла выжимать соки из крестьян во время безудержной гонки к индустриализации в конце 19-го века и при Сталине. Она могла в определенных пределах принуждать рабочих производить больше и после индустриализации. Но может ли она заставить людей вводить новшества, или на сей раз ей придется их обхаживать, увещевать и заманивать?

В таком свете важно задать вопрос не о том, останется ли Путин у власти в 2018 году, а о том, сумеет ли система приспособиться к новым обстоятельствам, не меняя своей сути. Соединенным Штатам хочется, чтобы суть системы изменилась. Для достижения этой цели Америке надо усиливать давление на Россию, призывая ее к таким переменам. Например, ей надо активнее вовлекать эту страну в глобализованную экономику, обеспечивая как можно более свободный международный поток информации и раздвигая рубежи технологических достижений. Нам также надо срочно навести порядок у себя в обществе, чтобы стать образцом успеха и примером для подражания. Но пусть русские сами управляют своей внутренней политикой перемен. В конце концов, это их страна. Тот, кто верит в демократию, должен верить и в то, что в итоге русские сделают правильный выбор, без западного вмешательства и нравоучений.

Что касается российско-американских отношений в целом, то этот период исторических перемен заставляет Соединенные Штаты и Россию пересмотреть свою роль и место в мире. Обе страны сталкиваются с новой для них ситуацией. Впервые с момента превращения США в великую державу сто с небольшим лет тому назад страна живет в многополярном и глобализованном мире. Прежние подходы к иностранным делам уже не соответствуют времени. Изоляционизм первой половины прошлого столетия для нашего взаимосвязанного мира непригоден. В этом многополярном мире мало стран, которые однозначно являются нашими друзьями или нашими врагами. И в таких условиях строить политику вокруг одной-единственной, но очень серьезной угрозы нашему существованию, чем США занимаются со времен Второй мировой войны, уже невозможно. Соединенным Штатам надо вырабатывать более тонкий и умный подход, учитывая множество нюансов. Америке придется более тесно сотрудничать с самыми разными государствами ради создания устойчивых структур безопасности и экономического благополучия во всем мире.

Что касается России, то она впервые с момента своего превращения в великую державу 300 лет тому назад оказалась в окружении стран и регионов, которые динамичнее ее в плане экономики, демографии и геополитики. Она больше не является динамичным центром Евразии, излучающим мощь и силу. Скорее, сегодня Европа и Восточная Азия выступают в качестве полюсов притяжения для постсоветского пространства, включая саму Россию, а различные страны и негосударственные движения проецируют свою силу и власть в самый центр Евразии. Если Россия хочет восстановить традиционное излучение мощи и силы наружу, ей прежде всего потребуется возродить свой динамизм.

Эти вызовы десять лет назад были незаметны, но сейчас они видны совершенно ясно и четко. И они требуют возобновления попыток начать стратегический диалог. Обе страны должны думать о том, как нынешние тенденции (и мир, который может возникнуть лет через десять или позднее) будут влиять на их национальные интересы. Каждая из стран должна учитывать роль другой страны в решении предстоящих проблем и в расширении существующих возможностей. Почему бы не заняться таким анализом и оценкой вместе, хотя бы по некоторым аспектам? Стратегический диалог, где учитывается долгосрочная перспектива, способен помочь в разрушении шаблонного мышления, которое явно прослеживается в обеих странах в ходе дискуссии о российско-американских отношениях. Он может заставить каждую из стран взглянуть на другую в ином, более позитивном свете. Приведет ли такой диалог к более прочным и конструктивным отношениям, это другой вопрос, на который пока нет ответа. Но что мы теряем, согласившись на такие усилия?