Мы верили в победу

Когда началась война, мне исполнилось 13 с половиной лет. Жили мы под Севастополем. Пережив первые бомбежки, не успев эвакуироваться, остались на оккупированной немцами территории — в селе Табулды в центральной части степного Крыма.

В нашем многонациональном селе было около 40 дворов. Жили русские, украинцы, татары. В период оккупации в селе проживали в основном старики, женщины с детьми и подростки. Было несколько мужчин среднего возраста.

Немцы назначили старосту и бригадира. Был и свой полицай. Работать заставляли с рассвета до темноты и с ранней весны до поздней осени. Всю произведенную продукцию немцы забирали. Оставляли только семенной фонд и мизерное количество на пропитание жителей села. Было очень голодно, особенно зимой и ранней весной. Мы, подростки, ставили петли на зайцев, иногда везло. Находили спящих ежей и ели их. А с ранней весны переходили на «подножный» корм: щавель, лободу, крапиву и другие растения. Мы ничего не знали, что происходило на фронте, но верили в победу.

Я рос физически крепким подростком, и мне сравнительно легко давалась сельская работа. Я ездил верхом, ухаживал за лошадьми, научился пахать, косить сено, копнить и скирдовать и т.д.

Начиная с 1942 г., два, иногда три раза в месяц заезжали в село немцы и забирали молодых девушек, ребят, заталкивали в машину с крытым кузовом и увозили в Германию. Так я потерял друга Юру Клюсса, о его судьбе ничего не знаю.

До 1943 года мне и некоторым подросткам удавалось избежать этой участи. Но в конце октября 1943 г., когда мы шли со Степой Колями, тоже 15-летним, через улицу, неожиданно подошла машина, выскочил немец с автоматом и затолкал нас в машину. Нам со Степаном удалось сесть у самой двери. Вдруг Степа толкнул меня и сказал: «Смотри, у немца нет пальцев на правой руке». Я успел рассмотреть, хотя было уже темновато, что у него на правой руке, сжимавшей автомат, были только большой и указательный пальцы.

Примерно через полчаса езды из кабины, где было два немца, донесся голос, что-то говорили нашему сопровождающему. Машина остановилась, и немец, открыв дверь, спрыгнул на землю. В тот же миг за ним спрыгнул и Степан, раздался крик «хальт» и тройная очередь из автомата. Если бы Степан сказал мне о своих намерениях, я обязательно спрыгнул бы за ним. Разъяренный немец вскочил в машину и начал прикладом избивать стоящих перед ним ребят и девушек.

Через короткое время нас привезли к двум фермам-коровникам. Это был пересыльный лагерь, где формировали группы для отправки в Германию.

Утром, с рассветом, нас всех выгнали из коровника. Приехавшие на легковой машине три немецких офицера начали регистрацию.

Первые двое суток нас не трогали. Кормили отвратительно. Утром гороховая похлебка и 200 граммов так называемого хлеба, в конце дня — овощная бурда, те же 200 граммов хлеба, вечером только кипяток с хлебом.

В начале ноября нас, около 100 человек, погнали к небольшому каменному карьеру. Там уже работали военнопленные, которые пилили камень большими пилами. Нам дали задание грузить на тачки камень, а девушки по два человека вывозили его наверх, где камень перегружали на подводы и увозили. Так продолжалось весь ноябрь.

В лагерь прибывали новые партии захваченных людей, сформированные группы отправляли в Германию. Мы с Васей Холодным все время думали, как сбежать. Я даже жалел, что не прыгнул из машины за Степой. Нас все реже гоняли на работу. Однажды Вася Холодный сказал: «Я договорился с Мишей из соседнего села, он нас с тобой заложит в нише камнями. Когда немцы отстреляются сверху и уйдут, мы рванем». Я тут же согласился.

И вот, в начале декабря, когда пошел дождь со снегом, мы скорчились в нише. Миша основательно заложил нас, но так, чтобы смогли выбраться. Всех выгнали наверх, и немцы начали обстрел карьера. Мы хорошо слышали свист пуль. Когда все утихло, начали выбираться. С большим трудом вылезли, осмотрелись и побежали.

Когда подошли к железной дороге, заметили немца, ходившего вдоль насыпи. Мы стали искать мостик, чтобы пройти под железной дорогой. Пришлось по пояс войти в ледяную воду, но никакой простуды не подхватили. Очень хотелось есть.

Подойдя к лесополосе возле нашего села, заметили человека. Это оказался односельчанин дед Седых. Он обрадовался, увидев нас, и сказал: «Мы все считали, что вы уже в Германии». Вася сказал деду, что мы-то живы, а Степа, очевидно, погиб. Дед тут же ответил, что Степа жив и здоров, и дома. Позже Степа рассказал, что он, когда спрыгнул с машины, забежал за машину, а потом рванул в степь.

После прихода Красной Армии в мае 1944 г. я уехал в Одессу, где поступил в школу юнг. Об этом периоде своей жизни я рассказывал в статье «Юнги послевоенной Одессы» (см. «ВО» от 15 октября 2014 года). Спустя три года я все-таки попал в Германию. В 1947 году был направлен кочегаром 1-го класса на пароход «Кузьма Минин», полученный в счет репарации. Мы его сдали полякам, а нас направили в порт Висмар, который находился в советской зоне оккупации, на приемку судьбоносного для меня маленького парохода «Механик Герасимов». Судно почти всю войну не работало и было в запущенном состоянии. Для приведения его в порядок дали 15 дней.

Каждое утро на причале собирались безработные немцы, человек 15—20, их брали на борт в помощь экипажу. Плата — пачка американских сигарет и судовое питание. Старший помощник сразу отобрал трех человек. Вдруг подошел немец, еще в военной форме, без погон и каких-либо опознавательных знаков, держа в руках какие-то бумаги. Просил позвать старшего механика. «Дед» (так на судах именуют старшего механика) Пясечный вышел к трапу, взял бумаги. Это оказались рекомендательные письма от других советских судов, на которых работал немец. Звали его Курт, ему было около 40 лет. По словам стармеха, в отзывах шла речь об исключительно добросовестной работе немца. Второй механик Григорий Мар ознакомил немца с машинным отделением и кочегаркой. Тот заявил, что будет жить в кочегарке.

Мы, кочегары, занимались чисткой котла, оббивали накипь. Когда вылезали на перекур, могли наблюдать за немцем. Он за 2—3 дня навел порядок в машинном отделении и стал смотреть за работой рабочего котла.

Немец говорил сносно по-русски. Был дружелюбным, вежливым в обращении со всеми. Однажды я обратил внимание, как управляется Курт у рабочего котла, и был ошарашен. На его правой руке, сжимавшей черенок лопаты, не было трех пальцев, были только большой и указательный. Я тут же вспомнил осень 1943 г. Несколько дней я ничего не говорил ему, а внимательно присматривался к его руке и все больше убеждался: это был он.

Судно было готово к отходу. Настало время прощаться. Курт пожимал всем руки, и, когда подошел ко мне, я спросил: «Курт, был ли ты осенью 43-го года в Крыму?». Он внимательно посмотрел на меня, глаза у него тут же стали жесткими и холодными. Он быстро отошел от меня и опять дружелюбно стал прощаться с экипажем.

Всю Великую Отечественную войну на судах Черноморского флота проработала моя жена Лия Тарасова (в девичестве Пименова). На пароходе «Восток» ходила в осажденный Севастополь, а 5 мая 1942 г. «Восток» подорвался на мине в Керченском проливе и затонул. Лию, раненную, подобрали катерники и отправили в госпиталь. После госпиталя она попала на пароход «Ульянов». В ночь на 23 февраля 1943 г. он стоял под выгрузкой боеприпасов в порту Туапсе. При бомбежке в кормовой трюм попала бомба. Судно взорвалось и затонуло. Спаслись немногие. В их числе была Лия. В «Вечерней Одессе» от 17.03.10 г. Татьяна Жакова рассказала об этом в статье «Обрученные морем».

Сейчас Лии 92 года. Мне пошел 88-й год. Вместе мы 68 лет. Вот так нам запомнилась Великая Отечественная война.