Дни рождения и вся жизнь Ивана Гайдаенко

Именно так, уважаемый читатель: дни рождения. Ошибки в заглавии нет, ибо сам писатель считал, что родиться суждено ему было четырежды.

Рождение первого, как заметил И. Гайдаенко в статье «Не поле перейти...», произошло «естественным образом».

Случилось это 7 января 1914 года в селе Семиозерное Троицкого района Кустанайской области. Родился будущий моряк и писатель-маринист далеко от моря, но «как бы ни итожить, ни взвешивать, под каким углом ни смотреть, а все равно выходит, — по справедливому замечанию поэта Анатолия Глущака, — что заглавным в судьбе Ивана Гайдаенко стало море. Оно его позвало, воспитало и не один раз испытало, подвигнуло на писательский труд, оно всю жизнь было любовью, призванием, другом».

Встреча И. Гайдаенко с морем, а значит, и с будущей судьбой, нашла отражение в автобиографическом рассказе писателя «Мир грез и действительность». «С его страниц, — писал литературовед Михаил Левченко, — мы узнаем, как восьмилетний мальчик в далеком 1921 году приехал из Сибири в Одессу, впервые увидел море, всегда манящее и каждый раз по-необыкновенному иное. Увидел и полюбил навсегда.

Эта детская встреча с морем и решила будущую суровую и завидную судьбу И. Гайдаенко как человека и как писателя. Правда, перед восхищенными детскими глазами, смотрящими на широкий синий простор, зовущий далеко за горизонт, вставали сказочные экзотические пейзажи Африки, Индии, далеких островов Океании. Это был мир грез. Действительность оказалась иной — сложнее и интереснее».

Восхищение морем привело И. Гайдаенко в Одесское мореходное училище, которое он закончил в 1932 году. Учился на судоводительском отделении. Тогда же, «в курсантские годы, началась моряцкая жизнь. Началась, как говорится, с низов, с обязанностей матроса. Что ж, в подобной системе воспитания, — подчеркивает писатель-маринист Константин Кудиевский, — заключена немалая мудрость, мореходка дает лишь знания, но подлинный характер вырабатывается не в классах, а в море, на судах, в штормовых и тревожных рейсах».

Матрос-практикант И. Гайдаенко обретал опыт моряцкой жизни в рейсах малого каботажа, а вот «первое заграничное плавание совершил на теплоходе «Курс», в Гамбург, — о чем поведал «по праву друга, друга и по морю, и по литературе» К. Кудиевский. — По традиции предстояло «крещение» — проще говоря, следовало прибарахлиться, приодеться так, чтобы одесситы затем сразу различали, что перед ними моряк дальнего, а не какого-то там каботажного плавания. В те годы, годы первых пятилеток, наши магазины изобилием не баловали, а в Германии, как и во всем капиталистическом мире, буйствовал кризис, торговые фирмы разорялись одна за другой, и в пустующих магазинах можно было купить по дешевке любую экзотическую одежду — от куртки-сингапурки до фрака с цилиндром. В окружении бывалых дружков-консультантов и отправился по гамбурским магазинам...

В родной порт вернулся в ярко-лиловой рубахе, в таких же лиловых брюках и в фетровой шляпе. На модные туфли, правда, деньжат не хватило, и остался в прежних своих, в парусиновых. Одесса не поразилась, должно быть видывала и не такое... Только слободские старушки-монашенки, завидев моряка, испуганно столбенели и торопливо мелко крестились».

Таким было начало моряцкой жизни Ивана Гайдаенко, сулившей молодому матросу открытия новых морей и гаваней и не предвещавшей, что не за горами — страшные и жестокие испытания, вследствие которых ему суждено будет родиться заново...

Второе рождение Ивана Гайдаенко состоялось тогда, когда, по словам писателя, его, двадцатичетырехлетнего матроса, «советское правительство вырвало с эшафота франкистов».

Этому событию предшествовали долгие дни и ночи тяжких испытаний, через которые суждено было пройти экипажу теплохода Черноморского морского пароходства «Комсомол». Членом экипажа «Комсомола» И. Гайдаенко стал в 1934 году.

Именно на этом судне он совершил несколько рейсов в Испанию — страну, ставшую «близкой сердцу» молодого моряка. Спустя несколько десятилетий в документальной повести «Встреча с молодостью» И. Гайдаенко напишет: «Первое наше знакомство (с Испанией. — В. П.) состоялось в прекрасной столице Андалусии — Севилье за два года до начала фашистского мятежа... Второе наше свидание состоялось в первый год сражения молодой Испанской республики с фашизмом».

Тогда «в Испании шла гражданская война: фашисты-мятежники генерала Франко выступили против Республики. На их стороне открыто воевали гитлеровская Германия и фашистская Италия». На долю моряков «Комсомола» и других судов торгового флота выпала важная миссия: «прорывая фашистские блокады, доставлять сражающейся республике продовольствие, медикаменты, вооружение и боезапасы». Во время выполнения этой миссии у экипажа «Комсомола» состоялись «еще два свидания с Испанией в огне. Они оказались более продолжительными, и пусть они состоялись под бомбами впервые увиденных «юнкерсов» и «капрони», но мы тогда, — подчеркнул И. Гайдаенко, — прикоснулись сердцем к сердцу».

Пятое свидание И. Гайдаенко с Испанией должно было состояться в декабре 1936 года. Оно и состоялось, но оказалось вовсе не таким, каким его представлял себе молодой моряк. Тридцать лет спустя в очерке «Мой капитан», рассказывая о капитане «Комсомола» Георгии Афанасьевиче Мезенцеве, И. Гайдаенко напишет: «Четырнадцатого декабря 1936 года. Средиземное море. Гремят орудийные залпы. Команда теплохода «Комсомол» должна покинуть судно. Этого категорически требует своими орудиями крейсер испанских мятежников «Канариас».

«Комсомол» был потоплен, а его команда численностью 36 человек оказалась в плену: «Карцеры на крейсере «Канариас». Тесные, душные ящики. Они размещены в подводной части корабля. Борта склизкие от струек и капель воды, отсеки рассчитаны на три-четыре человека, нас разместили по семнадцать. Здесь никогда не узнаешь, ночь сейчас или день. Постоянная темень. Где-то наши Таня и Мария Васильевна — буфетчица и уборщица?».

Спустя некоторое время после расстрела «Комсомола» крейсер «Канариас» подошел к испанскому берегу. «Глухой, темной ночью моряков вытолкали на причал Кадиса, и мы, — свидетельствует И. Гайдаенко, — снова оказались в кругу «гражданских гвардейцев». Сухое щелканье наручников, рипящая кожа расстегиваемой кобуры, вороненые стволы парабеллумов». А затем, пишет И. Гайдаенко, «медленно, словно пересыхающая река, потекли дни и годы в сумрачных застенках средневековой тюрьмы Пуэрто де Санта-Мария. Допросы и пытки, голод, грязь и болезни. Крысы и несметные клопиные армии. Приговор к смерти и одиночные камеры обреченных. Дни казались неделями, годы — вечностью. Такой выдалась наша пятая встреча».

Но ни родственники моряков «Комсомола», ни официальные органы ничего об этой встрече не знали: «Таинственным молчанием, строгой секретностью пираты крейсера «Канариас», «гражданская гвардия» и тюремщики создавали видимость гибели моряков, якобы ушедших на дно вместе со своим судном. Они проводили эксперимент, как будет реагировать мир в случае варварских расправ с торговыми кораблями.

Что произошло в действительности с моряками расстрелянного теплохода, долгое время оставалось загадкой. Моряков считали погибшими».

И хотя они остались живыми, смерть была рядом. В тюрьме начались нескончаемые пытки, допросы. Наконец морякам «Комсомола» «объявили смертный приговор и рассадили по камерам смертников. Потянулись страшные дни ожидания казни».

О том, как развивались последующие события, И. Гайдаенко поведал в очерке «В фашистском плену». «Наконец, свидетельствовал автор, нас вызвали. Повели через многочисленные тюремные дворы, выстроили в кабинете начальника тюрьмы. Он зачитал длинный приказ генерала Франко, который после обвинительных параграфов давал нам — восемнадцати русским — свободу и возвращение на родину. Разрешили стоять вольно, предложили подписать бумаги, которые якобы являлись официальными документами о нашем освобождении. Однако подписывать в тюрьме бумаги о своей свободе так же нелепо, как и верить фашистским приказам, которых так много мы слышали.

...Через полчаса явился взвод солдат с никелированными наручниками. Нас заковали, связали попарно и повели из тюрьмы. Жаль оставшихся там семерых товарищей. Мы даже не простились с ними. Нас посадили в автотюрьму и повезли.

Порт. Стоят, дымя высокими трубами, пароходы. Против нас — огромный белый госпитальный теплоход с красным крестом под итальянским флагом. На берегу — пушки, танки и разное военное имущество, вероятно, только что выгруженное с этого «санитарного» теплохода.

Пронумеровав, нас повели на бак немецкого тральщика, стоящего в стороне под парами. Теперь, наконец, мы поняли все. Испанские власти передали нас немцам на «воспитание». Из огня — да в полымя. Свобода была так же далеко от нас, как и раньше».

Ни на шаг не приблизилась она и в Германии.

«На седьмые сутки, — свидетельствовал И. Гайдаенко, — мы прибыли в Вильгельмсгафен. Нас долго не выгружали. Надо сказать, что все операции с нами производились гестапо только поздней ночью».

Спустя некоторое время плененных моряков «перевели в другую тюрьму — Бременгафена», где «продолжалась система допросов... Отвечать надо было на вопросы стоя, в положении «смирно». После каждого «не знаю» или «не помню» нажималась кнопка электросигнала, входили два штурмовика. Допрашиваемого вели во «вспоминаловку» — так прозвали мы темную камеру, где нас избивали, чтобы мы «вспомнили» нарочно «забытое»».

Но использовали гестаповцы не только кнут, но и пряник. Морякам предлагали сотрудничать в тайной полиции, гарантируя при этом «шестьдесят тысяч марок в год, кроме дополнительних вознаграждений». Наряду с другими членами экипажа «Комсомола» такое предложение получил и матрос Иван Гайдаенко.

Каким же был его ответ?

Судя по свидетельству, запечатленному Иваном Гайдаенко в 1942 году в очерке «В фашистском плену», — отрицательным.

Примечательно, что спустя четверть века это свидетельство получило документальное подтверждение. В шестидесятые годы «мне, — писал И. Гайдаенко в статье «Не поле перейти...», — позвонил полковник КГБ Андрей Махтеевич Погорилый и пригласил почитать протоколы моих «бесед» в гестапо. Признаюсь, волосы на голове зашевелились. Прошло более 20 лет, и многое уже стерлось в памяти, может, и сказал что-то необдуманное. Получив пухлую, увесистую папку в эбонитовом переплете, где под каждым гестаповским документом с немецкой аккуратностью шел перевод на русском языке, я быстро нашел свои ответы на вопросы гестаповцев. Кроме отменного вранья и какого-то несусветного бреда, никаких порочащих меня сведений или соглашений там не было» (выделено мной. — В. П.).

В немецких застенках моряки «Комсомола» провели больше года. На каком-то этапе их пребывания в Германии гестаповцы внезапно изменили свое отношение к узникам. Это стало следствием того, что советская разведка вышла на след моряков расстрелянного «Комсомола»...

И вот, «не знаю, в сказке ли, наяву ли, но мы все, — засвидетельствовал И. Гайдаенко, — на родном советском теплоходе «Андрей Жданов»... За нами заботливо ухаживает весь экипаж теплохода.

Получаем сотни поздравительных радиограмм и так же щедро отвечаем.

Но вот и долгожданный Ленинград.

...Описывать встречи в Ленинграде, Москве, Киеве, Одессе не хватит слов» .

Спустя полвека И.Гайдаенко придёт к выводу, что многих слов как раз и не надо — достаточно двух: «второе рождение»...

Третье свое рождение Иван Гайдаенко засвидетельствовал лаконичной фразой: «Остался жив после войны».

Весть о войне И. Гайдаенко услышал в Луцке, где работал редактором молодежной газеты. Временное расставание с морем обусловлено было состоянием здоровья, на котором сказалось пребывание в испанско-германских застенках.

В начальный период войны И. Гайдаенко вернулся на море. Некоторое время плавал на гражданских судах, а «затем, — как пишет К.Кудиевский, — был призван в военно-морской флот. Служил в Москве, в части особого назначения. Там произошел эпизод, в котором отразился характер Ивана Гайдаенко. Формировались части для фронта. Уходили на фронт и моряки. И Гайдаенко вдруг узнает, что его, флотского офицера, назначают в одну из таких частей командиром подразделения. «Как же так? — всполошился он. — Ведь у меня нет ни знаний, ни опыта, чтобы командовать на сухопутном фронте. И задачу, случится, не выполню, и подчиненных зря погублю... Тяжелое положение на фронте вовсе не повод для поспешных и неоправданных назначений». Он-то знал, что такое фашизм, знал, что сокрушить его можно, лишь предельно мобилизовав не только силу и стойкость, но и знания, умение каждого.

Начальство упорствовало, не принимало его доводов. И тогда Гайдаенко обратился к Наркому Военно-Морского флота адмиралу Н. Г. Кузнецову, с которым был знаком по рейсам в Испанию».

Адмирал с пониманием воспринял просьбу бывшего матроса «Комсомола», и вскоре И. Гайдаенко был направлен в состав Волжской военной флотилии.

Мужество и героизм И. Гайдаенко — участника Сталинградской битвы — отмечены орденом Отечественной войны 2-й степени. Среди наград военного моряка — также орден Красной Звезды, медали.

Во время выполнения боевых заданий И. Гайдаенко не раз смотрел смерти в глаза, и у него были все основания считать жизнь после войны своим третьим рождением...

(Осознание того, что он выжил тогда, когда миллионы его соотечественников погибли, подвигло Ивана Гайдаенко подчинить всю свою последующую деятельность предотвращению новой войны. По его инициативе в конце 60-х годов был создан Одесский областной комитет защиты мира, который он возглавлял в течение четверти века. Председатель общественного комитета сумел объединить усилия фронтовиков и представителей послевоенного поколения, на просьбы Ивана Петровича откликались академик Надежда Пучковская и проводник Иван Зуденко, партийный работник Владимир Павличенко и писатель Станислав Стриженюк, митрополит Одесский и Херсонский Сергий и педагог из Белгорода-Днестровского Тимофей Погореленко. Благодаря совместной работе этих и сотен не названных активистов Комитета защиты мира взносы населения Одесщины в Фонд мира возросли в начале 80-х годов вдвое и достигли внушительной суммы — пяти миллионов рублей. Иное дело, как и на что расходовались эти деньги, которые из Одессы сразу же перечислялись в Москву...

Четвертое свое рождение Иван Гайдаенко датировал 1952 годом. А узнал Иван Петрович о том, что суждено ему было родиться и четвертый раз, всего за два года до смерти...

Тогда — в 1992 году — в газете «Одесские известия» была опубликована статья Бориса Леонова «Надуманное дело о шпионе». Автор сообщал, что в свое время он прочитал книгу И. Гайдаенко (вышедший отдельным изданием очерк «В фашистском плену». — В. П.) о судьбе экипажа «Комсомола», которая произвела на него «неизгладимое впечатление». «А в 1952 году, — писал дальше Б. Леонов, — я перечитал книгу Ивана Петровича еще раз, но, признаюсь, не всю, а только ее отдельные страницы — читал не дома, уютно устроившись в кресле, а за столом в служебном кабинете. Я проходил в то время службу в органах государственной безопасности, и мой предшественник передал мне для дальнейшей работы дело на... «подозреваемого в связях с немецкой разведкой» И. П. Гайдаенко. Увидев известную для одесситов, да и для всей страны фамилию, я заинтересованно прочитал все дело от корки до корки. Затем еще раз... И в третий раз я пытался найти в деле хоть какой-нибудь минимум материалов, компрометирующих писателя. Казалось чудовищным то, что дело когда-то завели на основании... изданной писателем книги, вырванные листочки из которой были аккуратно наклеены на отдельные листы и подшиты в дело. А в них с прямолинейной откровенностью рассказывалось о фактах провокационных действий немецкой разведки на допросах моряков в плену, попытках матерых разведчиков склонить их к измене Родины, к шпионажу против советской России. И вот этот чистосердечный рассказ человека, вырвавшегося вместе с другими моряками из фашистского ада благодаря мерам, принятым нашим правительством, был оценен как маневр Гайдаенко для того, чтобы ввести органы госбезопасности в заблуждение, отвести подозрение от него как от «немецкого агента», дабы он в дальнейшем имел возможность без риска для себя вредить нашей стране.

Я взял чистый лист бумаги и написал свое заключение по «делу» И. П. Гайдаенко. Поздней ночью я докладывал руководству. Кроме моей, на заключении появились еще три подписи руководителей, согласившихся с моими доводами о прекращении дела, как необоснованно заведенного, и об его уничтожении. В печи массивного отопительного котла сгорело «дело» несостоявшегося «агента».

А если бы дело не прекратили и не уничтожили?

«...Что было бы тогда? — задался непростым вопросом И. Гайдаенко. И сам же, реально оценивая сложившуюся ситуацию, ответил: — Тогда жена осталась бы молодой вдовой, сын — сиротой, а дочери и вообще не было бы на свете...».

Судьба оказалась благосклонной к И. Гайдаенко, подарив ему четвертое рождение.

Он не остался в долгу: возможность жить расценил как возможность одаривать соотечественников теплотой своей отзывчивой души, творениями своего таланта. Всю свою деятельность — общественную и писательскую — И. Гайдаенко подчинил отстаиванию непреходящих нравственных ценностей, воспеванию высокого чувства патриотизма.

Об этом красноречиво свидетельствуют публицистические статьи, посвященные важным социальным, морально-этическим проблемам, а также десятки разножанровых художественных произведений, среди которых выделяются своей проблемно-тематической новизной повести «Остров бурь», «Сын пустыни», «Где же восходит солнце?», «Забыть не могу», «Встреча с молодостью», «Колыбель», пьесы «Последний сигнал», «Капитаны не знают покоя» (в соавторстве с И. Рядченко) и, конечно же, роман-трилогия «Санта-Мария», ставший своеобразной визитной карточкой писателя.

Всегда — и в зените своей жизни, и в пору преклонного возраста — И. Гайдаенко был антиподом равнодушия, безразличия. В самом начале 90-х годов, когда еще можно было спасти наше Черноморское пароходство, он стал одним из авторов открытого письма к тогдашнему президенту Украины Леониду Кравчуку «Надо думать о судьбе флота». К этому призыву, увы, не прислушались, и это очень удручало моряка и гражданина...

Впрочем, не только это. «За происходящее в стране, — писал В. Василец, — он переживал по-своему, и может быть это его «несмирение» и ускорило его кончину». И. Гайдаенко не принял перестройку. Издав полсотни книг, он не мог смириться с крушением государственной книгоиздательской системы, вследствие чего извечная мечта каждого писателя — издать книгу — «стала неосуществимой». «И мне подумалось, — сознавался И. Гайдаенко, — сколько за эти окаянные годы на корню засохнет, не состоится молодых Есениных, Бажанов, Шолоховых, Гончаров. А в то же самое время массовыми тиражами издаются романы и повести, липкие от смакования «сладкой», бездарной жизнью, густо населенные сексоманами, «кидалами», ловкачами, костоломами-суперменами».

Ивана Гайдаенко мало утешало то, что «во все времена жизнь писателя была не из легких». Больно читать слова, написанные и опубликованные известным писателем-маринистом за год до своей смерти. Обращаясь к собратьям-морякам, которые погибли молодыми и для которых Черное море стало «многомильной братской могилой», И. Гайдаенко печально констатирует: «Я же дряхлею от ненужности и болезни, которую нечем лечить, страдаю от бессилия что-нибудь изменить в водовороте беспредела и бесправия.

Все чаще я задумываюсь о бесславном своем закате».

В полемику с другом и побратимом по перу вступил профессор-литературовед Иван Дузь. В открытом письме «Нам надо жить!» он уверял писателя-мариниста: «Ты нужен. Нужен как писатель и борец за мир, как гражданин, отец и дед. Ты имеешь признание, имеешь славу, имеешь сотни друзей и, говоря архаикой, тьму-тьмущую читателей-почитателей. Вспомни свой юбилейный вечер. Дворец моряков был набит людьми: моряки, рабочие, студенты, учителя и их ученики. Помнишь, я тогда делал небольшой доклад. Его главная мысль: твои герои — это неординарные человеческие характеры, олицетворение сибирского здоровья и мужества, украинской щедрости и стойкости. Это и твои качества».

Справедливые слова. Искренне и вовремя произнесенные, они, наверное, на какое-то время отодвинули на дальний план мысли писателя о «закате», но предотвратить неминуемое все же не смогли...

Умер Иван Гайдаенко 8 сентября 1994 года. Похоронен на Втором христианском кладбище г. Одессы.

* * *

В 1992 году Виктор Василец, работавший в то время редактором газеты «Одесские известия», получил статью-воспоминание Б. Леонова «Надуманное дело о шпионе» и ознакомил с ней Ивана Гайдаенко. Комментируя реакцию писателя, В. Василец пишет: «Это бы для него удар! Через два дня Иван Петрович позвонил мне и задал вопрос:

— И что ты будешь делать с письмом?

Сообщил ему, что будем печатать.

— Поступай, как знаешь! — послышалось в трубке. — Но не делай из меня ни пострадавшего, ни героя. Я — дитя своего времени, такой, как и все на земле: простой смертный человек. Человек со своей судьбой, на которую не в обиде...

С учетом этого пожелания, которое адресовано, думаю, не только редактору газеты, но и всем, кто будет исследовать общественную и творческую деятельность писателя, и рассказано здесь о днях рождения и всей жизни Ивана Гайдаенко.