«Не плачь, мне хорошо»

Слово протоиерея Александра Шаргунова в день Радоницы.

При отпевании блаженного епископа Иоанна (Максимовича), нашего современника, литургийного чудотворца, было у всех ощущение пасхальной радости, и такое, мы знаем, бывает нередко, и не только с великими праведниками. Одна прихожанка, старая бабушка, рассказывала, как убили ее мужа в Великую Отечественную войну: она увидела его во сне, среди страшного взрыва (всё потом подтвердилось), и он сказал: «Не плачь, мне хорошо». Молодой мужчина рассказывал о своей дочери, маленькой девочке, которую сбила на улице машина: ужас охватил его, когда ее увезли на «скорой» в больницу, но потом вдруг все заполнила благодатная уверенность, что все с ней хорошо. Он уже не думал, что она в реанимации — вместо этого наступила легкость и ясное чувство, что его дочь уже в блаженном покое будущей жизни с Господом.

Священнику во время отпевания часто приходится слышать подобные свидетельства. К сожалению, не всегда подобные: иногда человек исчезает, как будто проваливается в пустоту, а особенно — когда вся жизнь без Бога, без Церкви, а в храм плачущие родственники привозят только мертвое тело. Но бывает благодатная уверенность, когда становится очевидным, что смерть — не закрытая дверь, но дверь, ведущая в жизнь, бесконечно более прекрасную, чем мы можем представить здесь. И не нужно ничего представлять, потому что это дается здесь и сейчас, и мы начинаем понимать, почему апостол Павел говорит: «Имею желание разрешиться и быть с Господом, ибо смерть для него — приобретение», и почему священномученик иеромонах Василий, убиенный в Оптиной в пасхальную ночь, за восемь лет до этого, когда ему впервые открылась реальность Воскресения, как свидетельствуют его близкие друзья, говорил, как будто молился: «Хорошо умереть на Пасху!»

Царство Божие, которое внутри нас, означает разрыв с жизнью мира, и здесь, и там, более решительный и полный, чем разрыв смерти, отделяющий этот мир от того. Сама смерть разорвана, и весь мир, тот и этот, телом Воскресшего Христа нашею любовью и молитвой погружается в сияние пасхального света, которое сокровенно. Нет двух миров, когда один наступает после другого, или когда они противостоят друг другу, но есть откровение вечной жизни, погружение силою смерти в источник жизни того и этого мира. Смерть не перестает быть тем, что она есть: убийственным, невыносимым разрывом, знаком несоответствия времени и вечности, но она становится также обязательным переходом от жизни временной — к вечной, и она открывается, как место перехода, как Пасха. Смерть — самое страшное, что есть для людей, открывается, как высший дар всему роду человеческому от Господа, после смерти Его. Если бы мы не умирали, мы не имели бы никакого отношения к Его смерти, и значит, к Его Воскресению. И особая милость от первомученика и первовоина Христа — всем от века невинноубиенным, всем православным воинам, живот свой на поле брани за Веру и Отечество положившим: в мире существует смерть, чтобы через нее мы учились Христовой любви. Нет большего причастия этой любви, как кто душу свою положит за друзей своих. Переход происходит здесь и сейчас — узкий путь через послушание заповеди о любви, через смерть, к простору вечной жизни. Никогда Бог не бывает нам столь близким, как в смерти. Один знакомый рассказывал мне про своего друга, как умер его отец, и он сказал, что он неверующий, и хочет похоронить его «по-человечески» — не надо никаких панихид, отпевания, молитв. И когда гроб привезли в крематорий, и пришло время последнего прощания с покойником, все почтительно отступили, чтобы дать сыну побыть у гроба наедине. Была длинная пауза, и вдруг он зарыдал с криком: «Ради Бога, есть тут хоть кто-нибудь, кто умеет молиться!» Были пасхальные дни, и мой знакомый, церковный человек, тихонько запел: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ» — и все стоящие там не очень уверенно стали подпевать ему.

Я не знаю, как изменилась жизнь этого человека, но наверное, это было началом нового пути, пусть не таким ярким, как у преподобного Дионисия Печерского, подвижника XV века, когда он на Пасху вошел в ближние, Антониевы пещеры, чтобы покадить тела усопших святых, и от переполнявшей его сердце радости воскликнул: «Отцы и братия, Христос воскресе!» — и услышал в ответ, как гром, тысячеголосое: «Воистину воскресе!» Небесный огонь охватил его душу и тело, и он ушел после этого в затвор, и до конца дней так молился и так жил, что стяжал святость, приобрел навеки дар Христовой, сжигающей сердце любви. Сколько раз давал нам Господь благодать, сколько раз переживали мы близость нездешнего мира среди праздников церковных, и в смерти наших родных и друзей! Что же нам нужно ждать еще, чтобы понять: есть только эта реальность, единственное место, где истинно всё, где подлинны и совершенны наши отношения с Богом и со всеми людьми? Чтобы изменилась, наконец, наша жизнь, и так нам жить, так совершать свой переход, чтобы сердце рвалось поделиться радостью: «Христос воскресе!» с небом и с землей. С небом — с земли, и с неба — с землей, чтобы небо и земля христосовались друг с другом, в ликующем согласии отвечая: «Воистину воскресе!» — и зажигали полуживые души здесь и там пасхальным огнем.