Памяти Розенбойма... Его улицы, дворы и переулки

Сегодня одесситы провели в последний путь Александра Юльевича Розенбойма, человека, для которого Одесса была гордостью и болью, любовью и вдохновением всей жизни. Одесса и была его жизнью.  Как отметили его друзья-коллеги из Всемирного клуба одесситов, "Сказать, что он любил Одессу – это еще ничего не сказать. Он был частью Одессы, таким себя ощущал, прожил жизнь, неся в себе легенду города, его язык, его оптимизм и доброжелательность".

Вот только одно подтверждение этих слов... одно из многочисленных признаний в любви Александра Розенбойма к родному городу:

Некоторые улицы, переулки и другие элементы городской инфраструктуры старой Одессы власти, не мудрствуя лукаво, наименовывали по фамилиям их первопоселенцев: генерал-майора князя Жевахова, содержателя книжных лавок купца 2-й гильдии Картамышева, устроителя первого водопровода Ковалевского, основателя пивного и квасного заводов Мясоедова, владельца фабрики пудры Пишона, мещанина Прохорова…

Фамилия старинного одесского купеческого семейства, к коему принадлежал и пребывавший в 1827-1830 годах городским головой И.И. Авчинников, дала название переулку. До этого он не очень благозвучно, но, по-видимому, вполне обоснованно назывался Грязным, в предвоенные годы его, по тогдашнему обыкновению, ни к селу ни к городу переименовали в честь Ромена Роллана, а с весны же 1945 года переулок носит имя прославившегося в дни обороны Одессы командира разведки артиллерийского дивизиона Александра Нечипуренко.

Но, вспоминая о людях, делах и событиях давно минувших дней, будем придерживаться современного им названия, под каковым Авчинниковский переулок вместе со всей Одессой обретал свою историю, в том числе еврейскую.

Испокон веку здесь был еврейский молитвенный дом, духовным руководителем которого в 1910-х годах состоял Хаим-Янкель Айзикович Левин, старостой — Иехиель Лейбович Блатштейн и казначеем — Фишл Гершович Полонский.

А помещался он в одной из квартир дома № 10, принадлежавшего Мойсею Яковлевичу Перкелю, который держал здесь агентурно-комиссионную контору под фирмой «М.Перкель и К[о]», специализировавшуюся на колониальных товарах — ванили, кофе, перце, лимонах и прочих дарах благословенного щедрого юга. Неподалеку от дома Перкеля, в Авчинниковском переулке, 6, были агентурно-комиссионные конторы купца 2-й гильдии С. Гофмана — мануфактура и галантерейные товары и В. Гиттермана.

Но самой солидной из подобных заведений Авчинниковского переулка тогда считалась агентурно-комиссионная и экспедиционная контора М.Г. Штернберга в доме № 5, где всегда можно было, что называется, с одного захода заключить контракт на приобретение оптовых партий товаров довольно широкого ассортимента: от зонтиков фирмы «Раппольт и сыновья» в Гамбурге до трикотажных изделий рижской фабрики Ф.Лют, включая косметику таких известных ее дрезденских производителей, как «Одоль», «Пиксафон», «Форман», брезента, атласных, полотняных, шелковых и шерстяных тканей, теплого белья, чулок и носков, кожаных тужурок, являвших собою непременную принадлежность костюма тогдашних шоферов, перчаток, пера и пуха, кистей и щеток производства московских Товариществ и Торговых домов «Е.М. Айзенберг и К[о]», «Александров и К[о]», Е.Е. Волкова, А.М. Горбачева, Н.А. Крестовникова, П.П. Семенова, «М. и А. Швандт», М.А. Шустрова…

А вообще, агентурно-комиссионные конторы, коих в то время насчитывалось в Одессе великое множество, были самой распространенной формой предприятий среднего бизнеса и числились рангом повыше большинства заведений розничной торговли, которые тоже наличествовали в Авчинниковском переулке. 

Не выходя на соседние улицы — Жуковского, Еврейскую, Троицкую, любители курева имели возможность раздобыть это зелье в табачных магазинчиках Б. Хазина и Ш. Шрайбера, вознамерившиеся было раскошелиться на модный мраморный умывальник заглядывали к Дувиду Шапиро, кружева и вышивки машинной работы продавали у Иосифа Крупника, модные журналы предлагала мадам Когон, мебелью торговал Илья Ройзман, а готовой одеждой — купец Исай Кофман.

Те же, кто предпочитали носить одежду индивидуального пошива и имели на то соответствующую возможность, могли приобрести приглянувшуюся им ткань в мануфактурных магазинах Лейзера Бедриковского, Мордко Гутмана, Израиля Дрикера и, как тогда говорили, «построить» пальто из добротного английского сукна или платье из тончайшего белоснежного батиста в модной мастерской Хаима Кравчика или дамско-портняжеской — у Иосифа-Хаима Мазора. 

Таких мелких мастерских евреев-ремесленников в первое десятилетие ХХ века в Одессе насчитывалось свыше шестисот — водопроводные, граверные, картонажные, красильные, обувные, одеяльно-матрацные, примусные, слесарные, столярные, точильные, ювелирные… И в Авчинниковском переулке, помимо уже упомянутых портняжеских, была белошвейная мастерская Ц. Цыгал, заготовочные — И. Глауберзона и Я. Финкельштейна, золотошвейная — М. Гинцберга, где каждый в меру сил, способностей и обстоятельств жизни зарабатывал себе на буханку ситного хлеба в будни и на халу к субботе, не считая, конечно, всего прочего. 

Но коммерция — это живое дело, коему противопоказан всяческий застой. И к середине 1910-х годов, почти «под занавес» свободной торговли, в Авчинниковском переулке уже появились крупные фирмы по торговле мануфактурой, на которой доселе «специализировался» соседний Александровский проспект — братьев Бенедикта и Иосифа Мальковских, предпринимателя из Лодзи Литмана Дубшана, ольгопольского мещанина Мордко Каушанского, прибывшего из Кишинева Хаскеля Кримершмойса и купца 2-й гильдии Фроима Боксера. Фроим арендовал торговые помещения в доме №13, заслуживающем более-менее пространного рассказа, главным действующим лицом которого непременно должен стать Абрам Маркович Бродский… 

Родоначальником его старинной и заслуженной семьи считают происходившего из рода известных раввинов Меира Шора, который еще в начале ХIХ столетия переехал из галицийского города Броды в местечко Златополь, что в Киевской губернии, где, подобно многим своим землякам, принял фамилию Бродский. Один из пяти сыновей Меира Бродского — Израиль стал основателем всероссийской известности династии «сахарных королей» и щедрых благотворителей, построивших, в частности, знаменитую Бродскую синагогу в Киеве.

Другой сын старого Меира, сорокадвухлетний петербургский 1-й гильдии купец Абрам Бродский в 1858 году поселился в Одессе, где издавна жили земляки его отца — галицийские или, как их называли, бродские евреи. Они образовали здесь многочисленную, богатую общину и выстроили синагогу в самом центре города, на углу Почтовой и Итальянской улиц, как тогда именовались нынешние Жуковская и Пушкинская.

А Абрам Бродский быстро и органично вписался в колоритную жизнь Одессы, держал на Старопортофранковской улице приносящую изрядный доход паровую мельницу с просторными при ней складскими помещениями и имел несколько домов, один из которых располагался на Гаванной рядом с Городским садом. Помимо же чисто коммерческих дел он с неизменной пользой и энтузиазмом занимался общественной деятельностью, удостоился звания почетного гражданина Одессы, был гласным, сиречь, депутатом Городской думы и членом городской Управы, приятельствовал с Городским головой Семеном Степановичем Яхненко, жертвовал крупные суммы на развитие Еврейской больницы и нужды народного образования, по коему вопросу даже состоял в переписке с попечителем киевского, а в недавнем еще прошлом и одесского учебного округа, знаменитым хирургом Николаем Ивановичем Пироговым.

Словом, в Одессе Бродский, что называется, нашел себя, а Одесса нашла себе Бродского. И когда Абрам Маркович со своей красавицей женой Розалией Артуровной появлялся в тогда еще тенистых аллеях Городского сада или на дышащем вечерней прохладой Приморском бульваре, вся гуляющая публика уважительно смотрела им вслед — «Бродский!..» 

А в 1861 году он неожиданно для всех взял на откуп коробочный сбор в Одессе. Нынешнему читателю, оторванному от давнишних житейских реалий, уже надобно пояснить, что коробочным сбором, на идиш — таксе, испокон веку назывался взимавшийся в городах и местечках внутриобщинный налог на кошерное мясо.

Размеры коробочного сбора и способы его взимания с мясоторговцев устанавливались городскими властями по согласованию с руководством местной еврейской общины. Полученные же в результате коробочного сбора средства в первую очередь использовали для уплаты правительственных налогов и долгов общины, а оставшиеся старались расходовать на содержание еврейских школ и благотворительные нужды. Но по самой своей сути, коробочный сбор был «штрафом за исполнение религиозных предписаний», как назвал его известный юрист и еврейский общественный деятель Генрих Слиозберг.

К тому же, широко практиковавшаяся система откупа коробочного сбора открывала людям, не обремененным высокими моральными принципами, возможности для всяческих злоупотреблений. Об этом, отталкиваясь от достаточно типичных в то время деяний бердичевских откупщиков коробочного сбора, со свойственными ему бескомпромиссностью и иронией еще в 1869 году написал Менделе Мойхер-Сфорим в своей драме под названием «Ди таксе, одер Ди банде штот баалей тойвес», что в переводе с идиш звучит не больше, не меньше, как «Такса, или банда городских благодетелей». Потом на автора, естественно, столько понавесили собак, что он вынужден был спешным образом покинуть Бердичев. 

Но о «штуках» откупщиков было известно давно и повсеместно. А потому решение Абрама Бродского, который был, что называется, на виду всей Одессы, взять на себя откуп коробочного сбора вызвало у местных евреев совершеннейшее недоумение: ну зачем, скажите на милость, такому известному, богатому и, самое главное, приличному человеку понадобилось связываться с этим давно скомпрометировавшим себя делом? И можно себе только представить, сколь оживленно, долго, подробно, пристрастно и…безрезультатно обсуждали все это в «еврейском парламенте», как не без основания называли тогда Еврейскую улицу, где, по словам местной газеты, «собираются ежедневно непроходимые массы народа, который толпится в кучки и толкует о своих ежедневных заботах,.. никто здесь не любит слушать и потому все говорят разом». Но, сколько ни судили-рядили евреи о затее Абрама Марковича с откупом коробочного сбора, никто толком так ничего и не понял, пока об истинной своей цели не поведал сам Бродский.

В то время, а история наша, напомню, относится к 60-м годам ХIХ столетия, муниципальные чиновники, общественные деятели, лица, связанные со сбором и расходованием средств, пожертвованных на благотворительные нужды, не жонглировали понятиями «гласность», «открытость», «прозрачность», но большей своей частью следовали им, памятуя, что деньги, вне зависимости от материала, из коего они изготовлены, к сожалению честных людей, имеют обыкновение «прилипать» к нечистым рукам. А потому, в частности, в газете «Ведомости одесского городского самоуправления» ежегодно публиковался бюджет Одессы со всеми его статьями, приходами да расходами, и постоянно выходили отдельными брошюрами скрупулезно составленные, сведенные, естественно, до последней копейки, финансовые отчеты многочисленных тогда и самых разных общественных организаций — от «Комиссии по построению памятника-фонтана А.С. Пушкину» до «Общества пособия бедному еврейскому населению на Молдаванке». 

Абрам Бродский к подобным услугам печатного станка прибегать не стал, поскольку не конкретные цифры и числа его на тот момент волновали, но сама деликатная суть вопроса, которую он и поведал в письме, направленном в Комитет старинной, открытой еще в первые годы существования города, одесской Талмуд-Торы. «Взяв в 1861 году содержание коробочного сбора в Одессе как дело, не входящее в круг моих занятий, — писал он, — я имел целью отстранить, по возможности, излишние поборы и злоупотребления, искони вкравшиеся в промысле кошерною говядиною со стороны мясоторговцев и бывших откупщиков коробочных сборов».

Уже одно это было бы во благо, но Бродский смотрел дальше, желал больше и, как оказалось, имел здесь свой благородный интерес, коим откровенно поделился с уважаемым Комитетом Талмуд-Торы: «Кроме того, я предполагал пользу, какую даст дело (откуп коробочного сбора — А.Р.), употребить на общественное благотворительное учреждение».

И с такой же, только подернутой разочарованием откровенностью, он вынужден был признать, что «в настоящее время, по сведению счетов сказанного дела не нашел оправданными свои надежды на такой барыш, который был бы достаточен для значительного благотворительного учреждения». Показательно, что автор письма упоминает не о каких-то своих конкретных расчетах, а всего лишь об осторожных надеждах. По-видимому, он все же понимал, что не было в его силах. Можно не сомневаться в том, что со всей щепетильностью честного человека и сторонника честного же промысла, Бродский-таки навел долгожданный порядок в этом деле, исключив упоминаемые им в письме поборы да злоупотребления. Но этого было явно недостаточно.

Для обеспечения должной эффективности коробочного сбора требовалось еще искоренить или свести до минимума повсеместный тайный, с целью неуплаты сбора, убой скота, который тогда стал своего рода профессией, а это уже было не в его компетенции. Необходимо было также увеличить объем продажи кошерного мяса, а при всем своем финансовом могуществе Бродский, естественно, не мог дать возможность неимущим, малоимущим и близким к ним обитателям Молдаванки, Большой Арнаутской или, скажем, Старорезничной улицы покупать и есть этот продукт если не несколько раз в день, то хотя бы в обед. 

Но цель тем и отличается от мечты, что ее добиваются, а не дожидаются, пока она сбудется. Тем более что, по словам летописца старой Одессы А.М. де Рибаса, Абрам Маркович был человеком сильным, со спокойно-рассудительным умом. И он спокойно рассудил, что у него еще остался путь для достижения цели. В том же письме, в котором он признал неудавшимся свой откуп коробочного сбора, Бродский сообщил Комитету Талмуд-Торы, что «желая доставить одесскому еврейскому обществу подобное (благотворительное — Р.А.) учреждение, решился пожертвовать для этой цели свой каменный дом и, жертвуя этот дом, он желает положить прочное основание такому благотворительному учреждению, в котором одесское еврейское общество весьма нуждается и которое могла бы быть приведено в надлежащее устройство немедленно, а именно: общество еврейское, как удостоверяет господин доктор Швабахер (одесский раввин — А.Р.) нуждается в заведении для воспитания сирот, что в настоящее время отчасти выполняет Талмуд-Тора». Только, как говорят в Одессе, «об немедленно не могло быть и речи». Перефразируя сентенцию одного из персонажей романа И.Ильфа и Е.Петрова «Двенадцать стульев», можно сказать, что, как оказалось, по всем тогдашним законам да правилам «дом подарить — не ишака купить». И завертелась чиновничья бюрократическая карусель… 

Через две недели после получения письма, члены комитета Талмуд-Торы — известный писатель, общественный деятель, публичный нотариус Коммерческого суда Осип Аронович Рабинович, купец Симон Гурович и Б. Трахтенберг совместно с попечителями этого учебного заведения купцом Ю. Гессеном и доктором Е. Соловейчиком пригласили на свое заседание Бродского.

И там он в присутствии этих достопочтенных одесских евреев подтвердил свое решение о дарении дома, но при сем объявил, что «настоящее пожертвование делает под непременным условием, чтобы дом этот или доход с него служил единственно на устройство заведения для призрения еврейских сирот и что продать его Еврейское Общество может не иначе, как с целью улучшения или расширения размеров такового заведения». Это условие, конечно, безоговорочно приняли и Бродского незамедлительно ввели в состав Комитета Талмуд-Торы. После этого уже все разом судили-рядили, прикидывали, считали, пересчитывали и пришли к неутешительному для Абрама Марковича выводу о том, что на доход, который сможет принести щедро пожертвованная им недвижимость, ни в коем разе нельзя открыть Сиротский дом со всем необходимым персоналом, инвентарем, службами, а дополнительных средств Еврейское Общество не предоставит, поскольку их попросту не имеет.

Но, как известно, кто не желает что-либо сделать, всегда ищет тому причину, а желающий — возможность. Она и отыскалась.

Дело в том, что среди учеников Талмуд-Торы были совершенно неимущие, которых вынуждено было фактически содержать за свой счет еврейское Общество. И в благородном этом деле деньги, получаемые от сдачи в аренду кое-каких помещений подаренного Бродским дома, могли стать весьма существенным подспорьем. Более же пространно, с присущей тому времени колоритностью языка, все это было изложено в протоколе того заседания Комитета Талмуд-Торы 8 декабря 1865 года: «Для того чтобы пожертвование господина Бродского могло немедленно же приносить практическую пользу, необходимо ограничить круг действия сиротского заведения теми сиротами, которые состоят уже на попечении Общества как воспитанники Талмуд-Торы. В числе воспитанников этого заведения состоят, между другими детьми беднейших классов еврейского населения Одессы, и те сироты мужского пола, которые при существовании Сиротского дома непременно составляли бы значительную часть его комплекта.

Сиротам этим Талмуд-Тора доставляет бесплатно религиозное и элементарное образование, обеденный стол в дни учения и частью платье и обувь, но все это нисколько не обеспечивает ни морального, ни физического воспитания детей, брошенных на попечение нищих и загрубелых дальних родственников или даже чужих. Но средства, которые будут доставлены жертвуемым домом, могут обеспечить полное содержание известного числа сирот (от 20 до 30) в том только случае, если Талмуд-Тора будет продолжать доставлять им то, что она доставляет до сих пор, и тогда не потребуется особых расходов на управление и некоторые хозяйственные обзаведения, как, например, кухню. Только при этих условиях жертвуемый дом и может поместить в себе оба заведения (Талмуд-Тору и ее Сиротское отделение — Р.А.), имея еще лавки для дохода. В таком случае предполагаемое сиротское заведение должно состоять в самой тесной связи с Талмуд-Торой, под общим наблюдением и руководством ее Комитета».

Этот протокол — первый, по сути, официальный документ, в коем говорится о подаренном А.М. Бродским доме, был приложен к письму Комитета Талмуд-Торы в Распорядительную городскую Думу.

За давностью лет теперь уже, наверное, нужно пояснять, что это за инстанция была такая — Распорядительная городская Дума. За два года до описываемых событий, весной 1863-го, было утверждено новое «Положение об общественном управлении города Одессы», разработанное, кстати, при деятельном участии О.А. Рабиновича и активной поддержке неутомимого во всяких новациях А.М. Бродского. Сообразно этому документу, общественное управление осуществлялось Общей городской Думой, городским Головой и Распорядительной городской Думой. Последняя по своим функциям и юрисдикции была исполнительным органом и потому Комитет Талмуд-Торы обратился к ней с просьбой «отнестись куда следует о совершении на имя одесского Еврейского Общества надлежащего акта на жертвуемый в пользу этого Общества дом». 

Помимо протокола заседания Комитета Талмуд-Торы к прошению был приложен так называемый «Вводный лист», свидетельствовавший о том, что упомянутый дом приобретен «Почетным гражданином, 1-й гильдии купцом А.М. Бродским покупкою от дочери умершего купца Елисаветы Поповой по купчей крепости, совершенной 13 декабря 1861 года». Двухэтажный этот каменный дом одним своим фасадом выходил на Александровский проспект, а другим, с классической для старой Одессы колоннадой, — в Авчинниковский переулок. Впоследствии же к нему были еще пристроены флигеля и он оказался во дворе дома №13 по этому же переулку, где в несколько видоизмененном виде пребывает доныне. 

В конце января 1866 года Распорядительная городская Дума переслала прошение Комитета Талмуд-Торы со всеми приложенными к нему документами в канцелярию одесского градоначальника М.Н. Шидловского. Только в подобных делах градоначальник являл собою хоть обязательную, но промежуточную инстанцию, и потому Распорядительная Дума в сопроводительном своем письме просила его лишь «об исходатайствовании у Высшего начальства разрешения на принятие одесским еврейским Обществом дома, пожертвованного А.М. Бродским, и, принимая во внимание, что по существующему закону детские приюты, в числе прочих человеколюбивых заведений, освобождаются от платежа крепостных пошлин (взималась при оформлении покупки или получения в дар недвижимости — Р.А.) — ходатайствовать об освобождении от оной дома Бродского». 

Во исполнение такой просьбы, градоначальник, присовокупив все до того исполненные по этому делу бумаги, направил соответствующее прошение в Управление Новороссийского и Бессарабского генерал-губернатора генерала от инфантерии П.Е. Коцебу. А уже там прошению, как тогда говорили, был дан ход, и через некоторое время в канцелярию градоначальника поступил запрос о стоимости дома Бродского, что, по-видимому, было связано с просьбой об освобождении еврейского Общества от уплаты крепостных пошлин. Сообразно компетенции, из канцелярии градоначальника спустили соответствующее указание в Распорядительную Думу, откуда по той же цепочке, но уже в обратную сторону, сообщили, что дом Бродского оценивается в десять с половиной тысяч рублей серебром. По тем временам это была огромная сумма, особенно если учесть, что фунт первосортного пшеничного хлеба в механической пекарне Буковецкого близ Нового базара стоил 5 копеек, такое же количество свежайшей говядины на Старом базаре — 11 копеек, пуд отборного угля — 25 копеек, за эти же деньги можно было насладиться музыкой и зрелищем великолепного фейерверка на приморской даче Бель-вю, как тогда именовался Ланжерон, а в респектабельном магазине Дешера в Паре-Рояле за прекрасную мужскую верхнюю рубаху «с тонкими голландскими грудями» просили всего 2 рубля… 

Ответ на запрос о стоимости жертвуемого дома безо всякой задержки поступил в Управление генерал-губернатора в начале апреля 1866 года, но дело было не только за этим. Как в неожиданном финале того старого анекдота — «Вы уже будете смеяться…», оказалось, что выдача разрешения на прием в дар дома Бродского и освобождение при том еврейского Общества от уплаты крепостных пошлин не в полномочиях генерал-губернатора, которому понадобилось по сему вопросу «войти в переписку» с самим министром внутренних дел. Но столица была далеко, министр — высоко и пришлось А.М. Бродскому, еврейскому Обществу и призреваемым в Талмуд-Торе бедным сиротам ожидать решения не больше не меньше, как целый год, за каковое время петербургская газета «Северная почта» успела сообщить своим читателям о щедром даре одесского благотворителя.

И только 27 марта 1867 года курьер доставил в канцелярию градоначальника долгожданную бумагу от генерал-губернатора, исполненную по всем церемонным правилам тогдашнего делопроизводства: «Господин Министр Внутренних Дел от 8 марта за №2286 уведомляет меня, что, по доведении в свое время до Высочайшего Его Императорского Величества сведения о пожертвовании Почетным Гражданином Бродским в пользу Одесского Еврейского Общества дома для устройства в нем детского приюта он, Господин Министр, входил в сношение с Министром Финансов по возбужденному предположению об освобождении Еврейского Общества от уплаты крепостных пошлин при совершении дарственной записи и в ответе на сие получил отзыв, что в уважение благотворительной цели пожертвования Бродского он не встречает препятствия к осуществлению такового предположения».

В общем, хоть и надолго затянулась официальная процедура оформления дара Бродского, но, ко всеобщему удовлетворению закончилась с желаемым результатом и, более того, совместно со своим главным персонажем, стала известна на самом высоком уровне. 

После этого предстояли уже деяния местного масштаба, но, однако, не менее важные. 31 мая того же, 1867 года, был учинен главный в сем деле документ — «Дарственная запись», нотариально закрепляющая факт дарения Абрамом Марковичем Бродским принадлежащего ему на правах собственности каменного о двух этажах дома в Авчинниковском переулке одесскому еврейскому Обществу. А два месяца спустя Общество было официально введено во владение домом, и в конце года туда из дома Бортникова на Преображенской улице перебралась Талмуд-Тора, в которой преподавателем древнееврейского языка был Юлий Бардах, отец легендарно известного впоследствии профессора, основателя одесской Станции скорой медицинской помощи. 

К тому времени, по-видимому, не без усердия Бродского решено было не просто обращать доход от подаренного дома на содержание неимущих учеников Талмуд-Торы, а открыть на эти деньги специальное при ней Сиротское отделение с полным пансионом для 20 воспитанников. Проект «Правил», другими словами, устава такого Отделения совместно с соответствующим прошением был направлен на утверждение в Министерство народного просвещения. Но в Комитете Талмуд-Торы заседали деловые люди, понаторевшие во всевозможных расчетах, и они «представили соображение», что на содержание воспитанников Сиротского отделения необходимо 1900 рублей в год, ожидаемый же от дома Бродского чистый доход не превысит 1200, а посему недостает еще немалая по тем временам сумма в 700 рублей. Правда, при обсуждении этого вопроса А.М. Бродский, непоколебимо «желая ускорить открытие заведения», объявил, что готов пожертвовать еще тысячу рублей серебром в билетах размещенного тогда среди населения внутреннего пятипроцентного выигрышного займа. На первых порах это единовременное пособие спасало положение, и 2 октября 1867 года Комитет Талмуд-Торы обратился в Распорядительную Думу с просьбой разрешить прием сирот «на полное призрение». Средства же на дальнейшие расходы Комитет вознамерился получить за счет благотворительных взносов. Но, если каждый того желающий, приняв жалобный вид и положив перед собой на асфальт изжеванный картуз, мог просить милостыню на показавшемся ему бойким месте, то для публичного сбора пожертвований на какие-либо нужды требовалось разрешение властей. Его и испросил Комитет тем же письмом в Распорядительную Думу, выразив уверенность, «что призыв к благотворительности членов одесского еврейского Общества не только покроет ежегодный недостаток (700 рублей — Р.А.), но даст возможность на ежегодные добровольные пожертвования содержать большее число воспитанников». 

На этот раз просимое оказалось в компетенции хоть самого высокого, но местного начальства, и в конце ноября генерал-губернатор повелел своему Управлению сообщить, что «согласно поступившему к нему ходатайству не возражает против приема пожертвований на содержание Сиротского отделения при одесской Талмуд-Торе и помещения в сем отделении воспитанников теперь же, не ожидая утверждения его «Правил». А в апреле следующего, 1867 года, по согласованию со статс-секретарем Министерства внутренних дел управляющий Министерства народного просвещения утвердил составленные попечителями и членами Комитета Талмуд-Торы «Правила». В соответствии с ними на попечение Сиротского отделения принимались «сироты-евреи мужского пола не младше 6 и не старше 12 лет, которых отцы имели постоянное пребывание в Одессе не менее 10 лет». При этом в первую очередь подлежали приему круглые сироты, затем те, кто не имел отца, который считался кормильцем семьи, и лишь потом — оставшиеся без матери. 

Сиротское отделение Талмуд-Торы исполняло возложенную на него благородную миссию до 1879 года, а потом упорно не желавший отказываться от своего давнишнего замысла. Абрам Бродский пожертвовал пятьдесят тысяч рублей на создание настоящего Сиротского дома и строительство специального для него здания на Базарной, 5.

Это событие стало резонансным в Одессе, потому что, как зорким взглядом писателя узрел когда-то Осип Рабинович, «все новое имеет свою привлекательность и наш город в отношении любви к новостям нимало не хуже других». Абрам Маркович Бродский еще успел состоять попечителем устроенного его стараниями Сиротского дома, а после смерти благотворителя в 1884 году это заведение по доброй семейной традиции опекали жена Розалия Артуровна и сын Самуил Абрамович. Из Авчинниковского же переулка на Базарную, только в противоположный ее конец, перебралась тогда и Талмуд-Тора, в заведование которой вступил там «дедушка еврейской литературы» Менделе Мойхер-Сфорим. Только всё это уже другие улицы и другие истории. А в Авчинниковском переулке менялись владельцы соседних домов, да и номер подаренного Бродским дома. Но он неизменно принадлежал и приносил доход еврейскому Сиротскому дому вплоть до 1920 года, когда, подобно другим, был реквизирован новым режимом вместе с понятиями «частная собственность», «благотворительность», «благородство», «милосердие» и «сострадание»…

А задолго до этого, на излете ХIХ века, здесь, в доме №12, открылась новая страница истории не только Авчинниковского переулка и всей еврейской Одессы, но Палестины и будущего государства Израиль. В апреле 1890 года в Одессе была создана первая в России легальная палестинофильская организация — Палестинский комитет.

И судьбе было угодно, чтобы за время его существования с ним оказались связанными многие из тех, кто достойны нашего непреходящего уважения и благодарной памяти: первый председатель, выпускник юридического отделения одесского Ришельевского лицея и медицинского факультета московского университета, участник обороны Севастополя в 1854 году, автор знаковой в истории сионистского движения брошюры «Автоэмансипация» Лев Пинскер, великий поэт Хаим-Нахман Бялик, основатель и первый мэр Тель-Авива Меир Дизенгоф, неутомимый борец за еврейскую государственность, блистательный журналист и талантливый писатель Владимир (Зеев) Жаботинский, активный участник еврейского национального движения инженер-технолог Менахем Усышкин… 

Официальным названием Палестинского комитета было «Общество вспомоществования евреям земледельцам и ремесленникам Сирии и Палестины», имевшее своей благотворительной целью, как о том сказано в его Уставе, «поощрение поселившихся в Сирии и Палестине евреев к производительному (преимущественно земледельческому) труду». Только упоминание Сирии было всего лишь «ширмой», своего рода отвлекающим маневром, а вся практическая деятельность Комитета разворачивалась исключительно в Палестине, где он оказывал материальную помощь переселенцам, организовывал и обустраивал сельскохозяйственные колонии. 

Значительная часть собираемых Комитетом средств расходовалась на открытие и поддержку в Иерусалиме, Газе, Хайфе, Яффе, Артуфе, Беер-Якове, Гедере, других городах и сельскохозяйственных колониях Палестины воспитательных, учебных и просветительских заведений самого разного уровня: детских садов, начальных школ, вечерних курсов древнееврейского языка, гимназий, ремесленных училищ, библиотек, Народных домов, гимнастических Обществ… Крупные суммы постоянно получала от Комитета открытая скульптором Б. Шацем и названная им в честь библейского мастера художественная школа Бецалель в Иерусалиме, ныне возведенная в ранг Академии художеств и прикладного искусства.

Палестинский же комитет сделал первый взнос на приобретение земельного участка для создания Еврейского университета в Иерусалиме. И в богатейших фондах его библиотеки по сей день, наверное, хранятся тысячи книг, принадлежавших штатному ординатору городской больницы на Слободке-Романовке, председателю благотворительного общества «Эзрас-Хойлим», члену Общества распространения просвещения между евреями, доктору Самуилу Ефимовичу Марьяшесу, которые в 1914 году согласно воли покойного были отправлены в Иерусалим при содействии Комитета. Реализуемая с дальним прицелом и щедро финансируемая школьная, как ее называли, программа Комитета способствовала развертыванию в Палестине совершенной системы не только образования, но физического и нравственного воспитания тех, кому довелось потом борьбой и трудом своим создавать государство Израиль… 

Впечатляющие результаты работы Комитета еще успел лицезреть и поведать о них побывавший в 1913 году в Палестине последний председатель Комитета М. Усышкин. «Я много видал своими глазами: сорок колоний, разбросанных по всей стране, устроенных по последнему слову европейской науки и техники с живым трудоспособным еврейским населением, — не уставал восхищаться он на своих лекциях в Одессе. — Каждая колония имеет школы, детские сады… И я лично имел великое счастье констатировать, что возрождение еврейства на своей исторической почве — это не сказка или сенсация, а неоспоримый факт». 

Многолетняя, многогранная и благородная деятельность одесского Палестинского комитета завершилась отправкой 620 беженцев из полыхающей пожаром гражданской войны и кровоточащей погромами страны на древнюю землю предков. На пароходе «Руслан» они уехали из занятой войсками генерала Деникина Одессы в Яффу в декабре 1919 года, а через два месяца в город вступили красноармейские части. И опять наши истории Авчинниковского переулка вплотную подошли к той черте, за которой долгие десятилетия считались крамольными и были оттеснены в область потаенных воспоминаний имена Пинскера, Бялика, Жаботинского, Усышкина, Дизенгофа… А его, кстати, помимо Палестинского комитета, связывала с домом №12 еще одно, наверное, самое главное дело в жизни. 

Дизенгоф, вообще, был человеком многообразной «биографии с географией» — родился в местечке Акимовичи близ городка Оргеев в Бессарабии, экзамены на аттестат зрелости сдавал в Кишиневе, воинскую повинность отбывал в Житомире, по делу партии «Народная воля» сидел в тюрьме в Одессе, образование инженера-технолога получил в Париже, стекольной фабрикой руководил в Палестине, участвовал в работе Сионистских конгрессов в Базеле, организовывал помощь евреям-беженцам в Дамаске и основал еврейский квартал Ахузат-Баит около Яффы, который с годами превратился в город Тель-Авив, где он состоял первым и многолетним мэром. 

И безо всякого преувеличения можно считать, что Тель-Авив «начинался» в Одессе, в доме №12 по Авчинниковскому переулку, где в 1904 году Дизенгоф открыл «Фирмово-командитное товарищество «Геула» с целью, как это явствует из Устава, «экспорта и импорта различных товаров, а равно закупки и перепродажи земельных участков в Сирии и Палестине». Только и на этот раз Сирия была тут совершенно не причем, равно как декларированный экспорт и импорт товаров. По программе еврейского банка «Керен Каемет ле-Исраэль» Товарищество «Геула» занималось выкупом из частных рук земельных участков в Палестине с целью последующей передачи их будущему еврейскому государству, в создании которого ни Дизенгоф, ни его друзья, коллеги и единомышленники нисколько не сомневались. Разве что, когда он водил приехавшего в Палестину своего давнего одесского приятеля В. Жаботинского по уже выкупленным, но еще незастроенным землям на окраине Яффы, наверное, не думал Дизенгоф, что впоследствии выросший здесь его стараниями город на время станет первой столицей Израиля… 

«Авчинниковский след» отчетливо различим и в судьбе и «странствиях» ежемесячного литературного, научного и общественно-политического журнала на иврите «Ха-Шиллоах». Это библейское название вод иерусалимского ручья Гивон имеет еще один смысл — «послание». И журнал, действительно был таковым, адресованным всем тем, кто интересовался новой литературой и журналистикой на иврите, в становлении которых «Ха-Шиллоах» сыграл немаловажную роль.

А инициатором его создания и первым редактором стал в 1896 году скромный служащий одесского отделения знаменитого «чайного» Товарищества К. Высоцкого и, в то же время, известнейший публицист, философ, автор теории «духовного сионизма» Ашер Гирш Гинцберг, который остался в истории еврейской общественно-политической мысли под псевдонимом Ахад-Гаам, сиречь, «один из народа». Редакция журнала располагалась в Одессе, но из-за цензурных ограничений он выпускался в Варшаве. 

Позже, с 1903 года, «Ха-Шиллоах» выходил в Кракове, где жил принявший на себя его редактирование активный и бескомпромиссный приверженец возрождения национальной культуры на иврите, талантливый историк, литературовед, лингвист, впоследствии преподаватель одесской иешивы и заведующий кафедрой Еврейского университета в Иерусалиме, доктор философии Иосиф Гдалия Клаузнер. В 1907 году он возвратился в город своего детства, и «Ха-Шиллоах» под его редакцией уже выходил в издательстве «Ахиасаф» в Одессе. И за шесть рублей можно было оформить на него годовую подписку, а более стесненные в средствах читатели всегда имели возможность приобрести свежий номер журнала в многочисленных тогда магазинах еврейской книги — у Д. Айштейна на Екатерининской, 82, И. Шихмана на Еврейской, 34, или неподалеку, у Х. и М. Блетницких на Еврейской, 37, А. Гуревича в Базарном переулке, 9, Л. Ривкина на Внешней, нынешней Мечникова, 88, И.Ривкина на Большой Арнаутской, 99, Д. Гуревича, Г. Гершенмана и Н. Уляницкого на соседней Малой Арнаутской в домах под номерами 96, 97 и 108…

Редакция же журнала «Ха-Шиллоах» обосновалась в Авчинниковском переулке, 12, каковой адрес, равно как абонентский почтовый ящик №319 и телефон 24-35 хорошо знали многие еврейские литераторы, в числе которых были Шолом Аш, Ицхок-Лейбуш Перец, поэт, переводчик и…практикующий врач Саул Черниховский… Их произведения появлялись на страницах «Ха-Шиллоах», можно сказать, под патронатом Хаима-Нахмана Бялика, который не только напечатал здесь свои стихи, поэмы и повесть «Арье баал гуф» («Арье-кулак»), но на протяжении шести лет руководил отделом художественной литературы.

Неутомимый в общественных трудах Бялик был членом ревизионной комиссии Палестинского комитета. Там же в том же качестве состоял Клаузнер, и еще немало чего общего имели Палестинский комитет и журнал «Ха-Шиллоах». Они оба возникли в конце ХIХ столетия, Палестинский комитет помогал тысячам людей возвратиться на землю предков, а «Ха-Шиллоах» — к родному языку этих же предков, комитет и редакция располагались, что называется, дверь в дверь, если вообще ни в одном помещении, а сотрудники даже пользовались одним телефоном… Но последние страницы истории этих учреждений оказались дописанными в разных местах и в разное время. Палестинский комитет окончательно прекратил свою деятельность в Одессе на рубеже 1919-1920 годов, а журнал тогда же «перекочевал» вместе со своим редактором в Палестину. Там «Ха-Шиллоах» выходил еще до 1926 года и был закрыт по печальной причине того, что большинство его читателей остались в огнем и мечом «перелицованной» на советский лад Российской империи, в ее городах, городках, местечках, в Гайсине, Бердичеве, Житомире, Киеве, Меджибоже, Одессе, где седая история мощными «годовыми кольцами» отложилась, как говорится, «от первого от дома до последнего». 

Последним по четной стороне Авчинниковского переулка рядом с Палестинским комитетом был и сейчас остается под №14 трехэтажный длинный дом Котляревского со старинными каменными тумбами по обе стороны ворот, чугунными винтовыми лестницами в парадных да небольшим квадратным двором. Он и по Троицкой улице занимает изрядную часть квартала, где из поколения в поколение хозяева дома держали Товарищество по торговле мануфактурой. А со стороны переулка располагался химико-бактериологический кабинет, другими словами, выполнявшая анализы лаборатория, коих в Одессе 1910-х годов насчитывалось несколько десятков.

Но женщин-врачей тогда, не в пример нынешним временам, было очень мало, и им принадлежали только два таких кабинета, один из которых открыла в Авчинниковском переулке Розалия Абрамовна Маргулис-Киссер. Она была еще специалистом по женским болезням, по каковой специализации принимала больных два часа в день, но, поскольку жила в этом же доме, то за первой помощью к ней, конечно, можно было обратиться и в другое время. Соседом мадам Маргулис-Киссер по дому №14 был зубной техник В. Хмельницкий — «каучуковые и золотые работы, мостовидные протезы, коронки — заказы исполняются аккуратно и добросовестно». Постоянно бывал в доме Котляревского и известный врач-педиатр А.О. Гершензон, но это вовсе не было связано с его частной практикой, а имело более общественно-значимую причину. 

Открытие стараниями А.М. Бродского еврейского Сиротского дома в Одессе было великим делом, но, к сожалению, полностью проблемы не решило, поскольку оставалось еще немало детей, которые, не будучи сиротами, пребывали в крайне тяжелом, чреватом всякими неприятностями, положении. Посему и было в 1899 году учреждено «Общество попечения о бедных и бесприютных еврейских детях» с целью «дать приют бесприютным детям и отстранить от них случайное влияние улицы». При этом Общество не только напрямую помогало детям, но старалось проявлять заботу о многодетных малоимущих семьях, в частности, подыскивало работу родителям и другим взрослым членам таких семей. Общество имело свой интернат, столовую, мастерскую для занятий рукодельем, но в самую первую очередь открыло в доме №14 по Авчинниковскому переулку дневной приют, где, как писал современник, «дети, помимо материального пропитания, получили бы первые элементы нормального умственного и нравственного воспитания». 

А доктор Абрам Осипович Гершензон стал председателем Правления нового Общества, в котором были люди разных сословий, рода занятий, общественного и имущественного положения, но одинаковой щедрости и благородства души: служащий Коммерческого агентства Юго-Западных железных дорог Семен Яковлевич Гольд, жена врача-рентгенолога Елизавета Львовна Розенблат, купец 2-й гильдии Михаил Моисеевич Фишерович, сестра председательницы еврейской дешевой кухни для бедных Вера Осиповна Островская, присяжный поверенный Иосиф Абрамович Рабинович, купеческие дочери Надежда и Эрнестина Сакер, Фанни Соломоновна Шпенцер — жена преуспевающего владельца крупной типографии Моисея Шпенцера, мать поэтессы Веры Инбер и родная тетка ученика одесского реального училища, а потом заключенного одесского же тюремного замка Льва Бронштейна.

Этого племянника мадам Шпенцер, наверное, можно было и не вспоминать, если бы он под фамилией своего тюремного надзирателя Троцкого изрядно не поучаствовал в раздувании того пожара, который, к его вящему неудовольствию, не разгорелся в мировом масштабе, но успел уничтожить многое их того, что было достойно лучшей участи в стране, в Одессе и в Авчинниковском переулке. 

Давно известно, написано, самой жизнью подтверждено, что, как ни изощряйся, не применимо к истории сослагательное наклонение, все глубокомысленные разглагольствования о том, «что было бы, если…», не имеют никакого резона и стоит говорить лишь о том, «что было, когда…» Потому и можем мы вспомнить, что было в Авчинниковском переулке, когда в феврале 1920-го «красные» вытеснили «белых» и воцарились в Одессе, как утверждали, навсегда. 

Исчезало многолетнее, привычное, памятное… И в доме №3 расположилось Посредническое бюро профсоюза грузчиков, которые до того спокойно или не очень, но решали свои вопросы при посредстве «крутого» разговора, увесистого кулака, доброго стакана водки с маслиной и других, десятилетиями отработанных аргументов. Напротив же бюро обосновался склад Центрального рабочего кооператива, оставшегося в истории под сокращенным по обыкновению того времени названием Церабкооп, а в памяти современников — озорной песенкой «Долог путь до Церабкоопа…» да вывешенными во всех его магазинах, лавках, столовых, чайных и паштетных табличками с исполненной в чисто одесском духе назидательной надписью «На вежливый вопрос — вежливый ответ!»

А дом №4 стал известен клубом профсоюза «Местран», сиречь рабочих местного транспорта, где одесские биндюжники должны были выслушивать пространные лекции «о текущем моменте», а потом стоя, к тому же по совершенно трезвому делу хором петь переведенные когда-то их земляком Ароном Коцом с французского на русский ритуальные заверения в том, что старый мир они, конечно, разрушат «до основанья, а затем» в обязательном порядке построят свой собственный. Правда, опосля песнопений могучий биндюжник Фима Сипитинер с Прохоровской улицы однажды пытался было завести обстоятельный разговор на предмет того, что «ломать — это же не строить, и где мы потом будем взять гвоздей и стеклы, если их сейчас негде иметь», но его прервали требованием незамедлительно «замолчать свою несознательность». 

А в бывшем доме Котляревского появился Кожпромсоюз, объединявший тогда работавших на разных мелких предприятиях этого профиля — «Трудкисть», «Селькожух», «Шорнотруд» и обувной артели с обнадеживающим названием «Прочный ход»… Хозяин дома заблаговременно отбыл куда подальше, а из оставшихся кто-то верил, кто-то разуверился, кто-то уверовал, одни ликовали, другие проклинали, жили воспоминаниями, надеждой или просто потому, что уже жилось…

Бывший управляющий у Котляревского Борух Ага, который в «мирное время» имел там квартиру из десяти комнат, предусмотрительно «самоуплотнился», дабы за него это не сделали другие, Степа Хомицкий, как ремонтировал водопровод, так продолжал заниматься этим делом, Сема Варгафтик, как был ювелиром, так оставался им, мадам Малая, о которой говорили, что она служит «там», более-менее справедливо верховодила в доме, и старый сапожник с первого этажа все так же стучал молотком…

Потом неумолимое время, репрессии режима, война, оккупация, зверства фашистов, беда, напасти и перипетии жизни по-своему распорядилось их судьбами. Но спустя многие годы все они и другие соседи собрались вместе …под одной обложкой, потому что, как оказалось, рыжий Аркаша Бинштейн, сын фрезеровщика и портнихи из 23-й квартиры, не только, подобно своим ровесникам, собирал марки, читал «Три мушкетера» и бегал купаться на Ланжерон, но еще «брал в голову» все, что уразумел самостоятельно, видел и слышал дома, во дворе, в тихом Авчинниковском переулке и в тенистых аллеях близлежащего Александровского проспекта, уже переименованного в проспект Шмидта. 

А в 1972 году он, тогда уже достаточно известный прозаик Аркадий Львов, написал роман о жизни нескольких поколений одесситов и назвал его «Двор», поскольку одесский двор — это не просто окруженный флигелями участок земли, но самобытное явление или понятие, к сожалению, постепенно размываемое временем. Только «Двор» оказался тогда явно «не ко двору», и «об напечатать» его у нас не могло быть речи.

Когда же через четыре года автора буквально вытолкнули из страны, переведенная на микропленки рукопись романа вместе с ним оказалась за «железным занавесом», где была опубликована на разных языках. И только в 1992 году, когда роман вышел в московском издательстве «Художественная литература», его герои «возвратились» в свой двор, что в Авчинниковском переулке. 

Неисповедимы повороты судьбы, и теперь, проходя переулком, обязательно повстречаешь пожилых людей с одинаковыми картонными коробками, аккуратно перевязанными шпагатом, потому что Благотворительный Еврейский Центр «Гмилус Хесед» ежемесячно выдает здесь тысячам своим подопечных продуктовые наборы, о которых сказать, что это серьезное подспорье — значит ничего не сказать. Подобно тому, как в каждой шутке только доля шутки, так в совпадении, похоже, только доля случайности. 

И возвратилась еврейская благотворительность в переулок, в истории которого остался Молитвенный дом, Талмуд-Тора с Сиротским отделением, Палестинский комитет, редакция «Ха-Шиллоах», «Геула» Меира Дизенгофа… Всего этого, наверно, хватило бы на весь какой-нибудь город, а тут всего лишь переулок «длиною» в два квартала и пятнадцать домов. Но Авчинниковский…