Одесса, 1941, 22 октября: Расследование румынами взрыва на Маразлиевской

22 октября 1941 года в 17 часов 35 минут от мощного взрыва взлетели на воздух правое крыло и центральная часть здания бывшего Одесского областного управления НКВД Украины на улице Энгельса (напротив парка Шевченко), где с 20 октября разместилась комендатура румынского военного гарнизона в Одессе.

Под обломками оказалось 66 человек, включая 16 румынских и 4 немецких офицеров морского флота. Из-под развалин был извлечен, в частности, труп командира 10-й румынской дивизии генерала Глогожану (Ion Glogojanu), на которого была возложена функция коменданта одесского гарнизона. Сразу после взрыва эти обязанности перешли к заместителю Глогожану по 10-й дивизии - генералу Трестиоряну.

Соблюдая субординацию, Трестиоряну сообщил о случившемся штабу 4-й румынской армии. Сохранился текст одного из его телеграфных сообщений, где сказано; «Войска в Одессе находятся на своих местах в состоянии тревоги. Я принял меры для повешения на публичных площадях евреев и коммунистов». На документе стоит исходящая цифра №2 и время отправки: 22 октября, 20 часов.

О диверсии в Одессе к этому часу уже был извещен И. Антонеску, взявший под личный контроль все действия по проведению репрессий.

Губернатор «Транснистрии» Георгиу Алексиану докладывал Антонеску о погибших во время взрыва 17 офицерах, 35 солдатах, 9 румынских гражданских государственных служащих. В ответ на это Антонеску отдал приказ о казни 200 евреев за каждого погибшего и 100 евреев – за каждого раненого.

Для придания строгой секретности вся переписка, телефонные и телеграфные сообщения и приказы Антонеску исполнителям проводились не через общую канцелярию совета министров, а через военный кабинет президиума совета министров, возглавляемый полковником Раду Давидеску, который являлся доверенным лицом маршала и находился в его личном подчинении. Как только поступило сообщение о событиях в Одессе, Давидеску направил штабу 4-й армии телеграмму №3154 следующего содержания: «Господин маршал приказывает тотчас же по мере поступления подробностей сообщить, что происходит в военной комендатуре и в Горуне» (зашифрованный код штаба 10-й дивизии). Также принять самые жесткие репрессивные меры».

22 октября в 23 часа 25 минут исполняющий обязанности командующего 4-й армии, он же начальник генштаба И. Якобич за №301827 отправил ответ на приказ Антонеску, посланный Раду Давидеску. Якобич сообщал, что «в целях руководства делом спасения [военнослужащих, оказавшихся под развалинами разрушенного здания комендатуры] и принятия на месте мер, вызванных событиями, в Одессу направлены: командир 2-го армейского корпуса генерал Мачич и группа руководящих должностных лиц 4-й армии, включая заместителя начальника 2-го управления [контрразведки] и начальника связи с необходимым персоналом для немедленного налаживания связи». В заключении этого донесения сказано: «В качестве репрессалий и с целью демонстрации населению повешены на публичных площадях определенное число евреев и подозрительных коммунистов».

В этот же день 22 октября свои донесения о событиях, связанных со взрывом здания комендатуры, направляли в Бухарест агенты ССИ в Одессе, так называемый «Эшелон 1» (Еsаlоnul 1): полковник М. Лисиевич, руководитель «Эшелона», его заместитель подполковник В. П. Ионеску, брат руководителя ССИ Еуджения Кристеску - Георге Кристеску и др.

В «Информационной сводке» ССИ за номером 200 отмечается: «В результате первых расследований вытекает, что минирование проводилось советскими войсками в связи с эвакуацией из города, использовано большое количество взрывчатки, приведенной в действие, по-видимому, электрическим приводом. Хотя до занятия помещения военной комендатурой Одессы, да и после того как комендатура была предупреждена, были предприняты операции по розыску и разминированию, взрывное устройство было настолько хорошо закамуфлировано, что не могло быть обнаружено».

Далее следуют предложения: «Перейти немедленно к массовым репрессиям путем уничтожения всех элементов, оставленных по заданию, ликвидации всех служащих НКВД, членов коммунистической партии, а также всех евреев. Взять много заложников из всех находившихся в городе семейств - мужчин и женщин, - которые будут публично расстреляны без суда как ответственные за каждое покушение, которое произойдет. Это должно знать все население путем оповещения».

Таким образом, из донесения ССИ можно сделать два вывода: секретные службы знали, что минирование здания при отступлении «проводилось советскими войсками», а не какими-то евреями; руководство румынской комендатуры было заранее предупреждено о том, что здание заминировано.

В этом плане значительный интерес представляет письмо примара (мэра) Одессы Германа Пынти, адресованное И. Антонеску и переправленное ему через побывавшую в Одессе по линии Красного Креста принцессу Александрину Кантакузино. Герман Пынтя, молдаванин из Бессарабии, в 1917 г. был поручиком русской армии, активным участником молдавского национального движения прорумынской ориентации. Какое-то время при румынской администрации в Бессарабии он был примаром Кишинева, антисемитских настроений не проявлял. Хотя Антонеску и не доверял бессарабским молдаванам, но, нуждаясь в Транснистрии в чиновниках со знанием русского или украинского языков, все-таки кое-кого из молдаван Бессарабии привлек в администрацию Транснистрии, в том числе Одессы. Пынтя полагал, что кондукэтор плохо информирован о ситуации в Одессе и что инициаторами бесчинств против евреев являются антисемитски настроенные военные гарнизоны. Он писал маршалу Антонеску: «21 октября, в 11 часов, когда нижеподписавшийся находился в кабинете г-на генерала Глогожану, военного коменданта Одессы, сюда вошла пожилая русская женщина, которая с испуганным видом заявила, что срочно что-то лично хочет сообщить генералу-коменданту. Нижеподписавшийся служил переводчиком. Госпожа заявила г-ну генералу: она точно знает, что органы НКВД при уходе заминировали это здание, чтобы взорвать его в нужный момент. Господин генерал поблагодарил женщину за информацию и приказал господину полковнику Ионеску Мангу принять меры по новой проверке здания, привлекая в этих целях румынских и немецких саперов. На второй день, 22 октября, г-н генерал сказал мне, что специализированные органы снова проверили здание и доложили, что нет никакой опасности. Все же я просил генерала поменять помещение, ибо у женщины, от которой получена информация, не было никакого интереса врать».

Сведения о том, что здание комендатуры заминировано, генерал Глогожану получил еще до 21 октября, т.е. до появления женщины, о которой писал Г. Пынтя. В своем рапорте на имя генерала И. Якобича относительно обстоятельств гибели Глогожану и других офицеров командир румынского 2-го армейского корпуса Н. Мачич писал, что первоначально штаб 10-й пехотной дивизии разместился в здании ремесленного училища на западной окраине Одессы, затем в одном из зданий городской тюрьмы и только 20 октября перебрался в бывшее помещение областного управления НКВД на улице Энгельса. Это здание выбрал сам Глогожану совместно с префектом румынской полиции в Одессе подполковником Давиллой и военным комендантом полковником Ионеску Мангу. 18 октября разминирование здания проводилось немецкими саперами, а на второй день, 19 октября, очень тщательную проверку осуществила 3-я рота 61-го саперного батальона под командой капитана Никулеску. «Хотя разминирование казалось надежным, - отмечалось в рапорте, - помещение оставалось под подозрением, ибо обе комендатуры получили от информаторов сведения, что оно заминировано и опасное». По-видимому, генерала Глогожану прельстило то, что внутри все кабинеты были хорошо оборудованы, сохранились письменные столы, мягкие кресла, стулья, расположенные вокруг стола, «будто ожидавшие прихода членов совета, даже большие картины на стенах не были убраны».

Немецкий уполномоченный информационной службы Редлер в рапорте своему начальству о событиях в Одессе писал: «В четверг, 22 октября, в 15 часов 30 минут, говорят, появились два коммуниста и предупредили, что в течение получаса здание взлетит на воздух. Но это предупреждение не было принято во внимание по причине ложной тревоги за день до этого».

Раду Глогожану, племянник генерала Йонела Глогожану, который погиб в результате взрыва, в интервью Румынскому обществу радиовещания, записанного в 1994 году, рассказывает, что румынских военных предупредили об опасности: "К военной комендатуре в Одессе пришла пожилая женщина, которую звали Людмила Евгеньевна Петрова. Она сказала, что хочет поговорить с начальником комендатуры. Дежурный офицер сказал, что это невозможно. Она стала настаивать, говорила, что хочет ему сказать что-то очень важное. Тогда дежурный офицер доложил об этом в кабинет моего дяди. Генерал Глогожану принял эту женщину, россиянку, которая рассказала ему, что здание комендатуры заминировано, что в минировании принимал участие ее сын, который был электриком и, что им нужно немедленно покинуть дом, поскольку он будет подорван. Это заставило моего дядю задуматься, однако он не мог полностью поверить, что женщина говорит правду. Тогда осуществлялись многочисленные акты саботажа, как, например, случай офицера авиации, которого мучила боль зуба, он пошел к фельдшеру, а тот вырвал ему другой зуб. Это считалось тогда актом саботажа. Тогда мой дядя распорядился дать женщине сахара, хлеба, кофе и тому подобное. Потом он приказал эвакуировать дом, после чего румынские и немецкие саперы приступили к поиску взрывчатки. Они проверили весь дом, однако ничего не нашли.

Взрывчатка была размещена в фундаменте здания потому она не была обнаружена металодетекторами. В результате взрыва погибло 16 румынских офицеров, 46 унтерофицеров и солдат, а также 4 немецких офицеры и несколько мирных жителей»[5].

Адриан Григоропол - судья Одесского гарнизонного военного суда в период 1941 – 1943 гг. в интервью, записанном в 1998 году, рассказывал о масштабах репрессий. "Этот взрыв заставил всех задуматься над тем, как такое было возможно? С другой стороны, когда приняли решение о репрессиях, почему-то считали, что виновными в подрыве комендатуры были местные жители. В то же время, это состоялось и с целью запугивания местного населения. О взрыве узнал Гитлер, который в ходе разговора c Антонеску, сказал последнему немедленно перейти к репрессиям, поскольку, утверждал он, к этому несомненно были причастны евреи. Репрессии были очень жестоки, было убито много людей, большинство из них евреи”.

Адриан Григоропол вспоминает те ужасные дни. "На окраине Одессы, где во время взятия города румынские войска понесли наибольшие потери, находились деревянные бараки. Там были собраны преимущественно молодые евреи и еврейки. Потом те бараки закрыли, облили бензином и подожгли. Вокруг бараков были установленные пулеметы. Те, кому удавалось спастись от огня, были расстреляны. Это реалии и пятно большого стыда на румынах, которые поступили так с населением, которое не имело связи с тем, что случилось”.

Профессор С.Я. Боровой в «Исторических заметках» писал: «В полдень 23–24 октября толпы евреев с разных мест города перегонялись по Пушкинской к вокзалу, далее по Водопроводной, мимо кладбищ, ещё дальше, к городской тюрьме и конечному пункту – артскладам. От центра города к складам – всего 7200 метров. Они превратились в одну из первых «дорог смерти одесских евреев и евреев Молдавии, Бессарабии и Буковины». Ворота артскладов поглотили тысячи жителей Одессы. Подавляющее число из них были евреи города и бежавшие сюда евреи Бессарабии и Молдавии.

В недавнем исследовании "Проблемы изучения истории Холокоста в Одессе и в одесском регионе" профессор кафедры истории Украины ОНУ им. Мечникова Василий Щетников пишет: "...ночью с 22-го на 23-е были произведены массовые расстрелы. Утром 23-го числа на огороженной дощатым забором площади, расположенной на территории порта, было расстреляно 19 тыс. евреев, а их тела были политы бензином и сожжены".

По данным руководителя контрольной службы румынской телефонной связи, "еще 4 тысячи евреев были вывезены из Одессы в Дальник. Там их согнали в танковые окопы и расстреляли". Еще больше (по разным данным, от 25 до 28 тыс.) было сожжено заживо в бывших артиллерийских складах, что на Люстдорфской дороге. С большой достоверностью можно утверждать, что именно здесь впервые в нацистской практике массового уничтожения евреев было применено новое техническое средство – открытый огонь, когда в гигантских кострах в замкнутом пространстве за короткое время заживо сгорели десятки тысяч людей.