..Жаркое лето 1824 года, июль - последний из тринадцати одесских месяцев Пушкина

Хрестоматийные строки из стихотворения "К морю". А что стоит за ними? Что фактически известно о планах побега из Одессы за рубеж? Почему они не были реализованы? Помешали обстоятельства? Сам поэт отказался от своих намерений?

Реальность замыслов побега пушкинисты обычно подтверждают двумя документами. Это письма М.С.Воронцова к А.Я.Булгакову от 24 декабря 1824 года и А.Я Булгакова брату от 12 июня 1825 года. Второе из этих писем не является простым пересказом первого, ибо написано после личной встречи Булгакова и Воронцова в Москве.

"Мы считаем,- писал Воронцов,- так сказать, неприличным ее (В. Ф. Вяземской - О.Г.) затеи поддерживать попытки бегства, задуманные этим сумасшедшим и шалопаем Пушкиным, когда получился приказ отправить его в Псков". В письме к брату Булгаков уточняет: "В. (Вяземская - О.Г.) хотела поддержать его (Пушкина - О.Г.) бегство из Одессы, искала для него денег и способы отправить морем".

Разумеется, для побега требовалась немалая сумма, но даже имея ее, осуществить побег можно было только при наличии судна. Эти соображения и заставили нас повнимательнее изучить, материалы, помещенные на полосах единственного тогда местного периодического издания "Журналь д'Одесса" и связанные с жизнью одесского порта в конце июля 1824 года. При этом мы исходили из версии самого графа Воронцова о том, что бегство было задумано по получении приказа о высылке коллежского секретаря Пушкина из Одессы.

Воронцов с семьей и свитой отбыл в Крым 14 июня, так что в это время не был в Одессе и не мог помешать побегу. 24 июля он отправил предписание, касающееся Пушкина, из Симферополя, на имя одесского градоначальника А.Д.Гурьева. 29 июля Гурьев получает это письмо, вызывает Пушкина и тот подписывается под обязательством "без замедления отправиться из Одессы к месту назначения в губернский город Псков". Несмотря на суровое предписание, Пушкин отбыл не в тот же день. И 29, и 30, и 31 июля он оставался еще в Одессе. Что же делалось в это время в порту: неужели ни одно судно не отправилось в средиземноморские порты?

Если 28 июля в Константинополь отошли австрийская подарка (род судов) "Эрцгерцогиня Клементина" и русский бриг "Триумф", в Геную - австрийский бриг "Отиппа", в Марсель - австрийский бриг "Фачино", то 29 июля одесский рейд покинул лишь русский бриг "Быстрый", да и тот отправился не в Европу, а в Таганрог. Выходит, не было возможности бежать?

Напротив, вариантов, оказывается, было несколько. 30 июля в Константинополь ушли русский бриг "Святой Николай", русская трабакка (род судов) "Нептун" и австрийский бриг "Пеликан". В тот же день два австрийских брига - "Адриано" и "Пациент" - снялись на Ливорно. Так что у Пушкина была возможность выбора. Мало того, все перечисленные суда стояли в одесском порту с июня - первой половины июля, и времени, чтобы договориться со шкиперами, было предостаточно.

Самое любопытное. Вера Федоровна Вяземская вспоминала, что Пушкин трое суток (согласно "Летописи" Цявловских, как раз между 15 и 25 июля 1824 года) провел на судах, стоящих в одесском порту, где кутил со шкиперами ("Русский архив", 1888, ╪ 7, с. 306). Не тогда ли готовил он "почву" для побега? В это куда легче поверить, чем в подготовку подобного предприятия после подписания обязательств "отправиться без промедления": тогда уже долг чести предписывал соблюдать правила игры. А вот несколько раньше, подав прошение об отставке, поэт никакими обязательствами еще не был связан.

Эти рассуждения и подвигнули нас еще раз и хронологически шире осветить жизнь одесского порта: на каких судах мог побывать Пушкин между 15 и 25 июля, с кем конкретно из шкиперов мог общаться в те самые "трое суток"? Мы решили познакомиться с именами капитанов судов, стоявших в те дни вне карантинной части гавани, т. е. там, куда мог при желании попасть любой горожанин. ...Василио Мелинович, Стамати Янулато, Николо Додеро, Джованни Перлинович, Георгио Буранелли и т. д. Быть может, среди них - пушкинские приятели, да только нам, по прошествии стольких десятилетий, об этом, увы, ничего не известно. С какой-то даже безысходностью вглядывался в выцветшие строки старинной газеты. И вдруг ярко высветилось имя, пожалуй, знакомое всякому, кто любит творчество поэта, обычному человеку, даже мало искушенному в пушкинистике.

Я жил тогда в Одессе пыльной...

Там долго ясны небеса,

Там хлопотливый торг обильный

Свои подъемлет паруса;

Там все Европой дышит, веет,

Все блещет югом и пестреет

Разнообразностью живой.

Язык Италии златой

Звучит по улице веселой,

Где ходит гордый славянин,

Француз, испанец, армянин,

И грек, и молдаван тяжелый,

И сын египетской земли,

Корсар в отставке, Морали.

Да, именно так, в двух номерах "Журналь д'Одесса" - от 18 июня и от 26 июля 1824 года - мы нашли сообщения о Морали. Мало того, газета впервые дает возможность установить его имя, которое не сообщали ни поэт, ни мемуаристы: Гаэтано Морали, капитан брига "Элиз". 15 июня он привел судно в балласте из Константинополя в Одессу, а 24 июля бриг ушел в Геную с грузом пшеницы.

А что вообще известно из мемуаров о "корсаре в отставке, Морали"? Свидетельствует И.П.Липранди: "Этот мавр, родом из Туниса, был капитаном, т. е. шкипером коммерческого или своего судна (подчеркнуто мной - О.Г.)". Далее Липранди сообщает о взаимной симпатии Пушкина и Морали, описывает внешность последнего, упоминает о том, что Морали "говорил несколько по-французски и очень хорошо по-итальянски (обстоятельство, оправдывающее его итальянское имя). Липранди всячески подчеркивает привязанность Пушкина к Морали, говорит, что поэт бывал весел лишь тогда, когда они находились визави ("Русский архив", 1866, стб. 1471 - 1472, 1477). Не идет с этим свидетельством вразрез и сообщение М.Ф.Дерибаса (род, в 1807 году), также лично знавшего Морали.

Бриг (16094 bytes) Итак, "корсар в отставке" отнюдь не был шкипером в отставке.

Откровенно говоря, поражает и название брига Морали - "ЭЛИЗ". Как было сказано, бриг пришел в Одессу 15 июня, а днем раньше в Крым уехала ЭЛИЗ - Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Пушкин, который еще зимой надеялся принять участие в этом путешествии, даже звал с собой Вяземского, теперь и думать не мог о подобной поездке. Именно к этому времени относится набросок стихотворения "Кораблю", связанного с Воронцовой.

Морей красавец окрыленный!

Тебя зову - плыви, плыви

И сохрани залог бесценный

Мольбам, надеждам и любви.

Ты, ветер, утренним дыханьем

Счастливый парус напрягай,

Волны внезапным колыхяньем

Ее груди не утомляй.

Датируют стихотворение по месту расположения в тетради - после 14 июня. Кажется, эта дата может быть уточнена. Действительно, проводив взором яхту Воронцова, Пушкин на следующий же день встретил бриг "Элиз". Именно поэтому стихи посвящены не Елизавете Ксаверьевне, но "Кораблю".

Надо ли пытаться объяснять принципы номинации судов в то время? Между Одессой и средиземноморскими портами тогда курсировали многочисленные корабли под русским, австрийским, сардинским, английским, французским, турецким флагами. Суда эти носили имена богов и героев, формальных и неформальных покровителей морской торговли: владельцев, фирм, царствующих особ, наследников престола, генерал-губернаторов, в том числе Ланжерона, Воронцова, и даже - супруг влиятельных лиц. Нет ничего удивительного в том, что бриг Морали, ходивший, кстати говоря, под английским флагом, назвали в честь Е.К.Воронцовой. По указанию Липранди, Морали посещал канцелярию Воронцова, и, разумеется, "корсару в отставке" не мешала поддержка сиятельного покровителя.

Надо сказать, что здесь прямо-таки напрашивается прекрасный сюжет для любителей беллетризованных биографий: друг Пушкина Морали приводит судно (понятно, в чью честь названное) с тем, чтобы увезти поэта в Европу и т. д. и т. п. Что ж, подобная версия имеет полное право на существование. Но как бы там ни было, теперь мы с большой долей уверенности можем утверждать, что Пушкин в самом деле провел трое суток в компании своего любимца Морали на борту брига "Элиз". 24 июля судно покинуло Одессу. Пушкин не воспользовался предоставившейся возможностью побега. В тот же день в Одессу - опередив семью! - вернулась Е.К.Воронцова.

Ты ждал, ты звал... я был окован

Вотще рвалась душа моя:

Могучей страстью очарован,

У берегов остался я.

Похоже, побег мыслился только поэтическим. Стояли за этим какие-то реалии? Наверное... В мечтах ходить по морям, открывать пестрый, пряный, полуденный мир... В таком же, как у Морали, живописном, многоцветном наряде, с пистолетами за кушаком... Чувствовать близость простого, доброго, искреннего человека. "У меня лежит к нему душа,- говорил Пушкин,- кто знает, может быть, мой дед с его предком были близкой родней".

Очарованный могучей страстью, поэт остался "на приколе", но еще не раз впоследствии замышлял побег, мечтал о покое и воле.

Пора покинуть скучный брег

Мне неприязненной стихии

И средь полуденных зыбей,

Под небом Африки моей

Вздыхать о сумрачной России...

Ведь должен где-то быть "свободный океан", где светло и просторно, где нет ни соглядатаев, ни фальшивых друзей, ни опасливых цензоров, ни хитроумных правителей, притесняющих и развращающих собственный народ... Но это уже из области эмоций.

Реально - факт, пусть не самый первостепенный, но значимый: 24 июля 1824 года бриг "Элиз" под командованием Морали ушел в Италию. Пушкин остался в Одессе.